Киммерийский закат - Богдан Сушинский

Однако шли дни, менялась ситуация в России и в республиках. И во время их очередной «тайной вечери», за день до отъезда «крымской группы», Корягин уже не заинтересован был, чтобы их «план усмирения» обсуждался в тех самых деталях, в которые так побаивался окунуться генсек-президент. Хотя к тому времени у шефа госбезопасности уже не только вырисовывались контуры акции «Киммерийский закат»; он даже успел кое с кем из старой партийной гвардии переговорить по поводу ее кремлевского развития. Естественно, на полутонах, не раскрывая заветные козыри.

Отсутствие четко оговоренных деталей кремлевского лжепереворота позволяли шефу госбезопасности маневрировать и действовать, исходя из ситуации, не посвящая в какие-либо тонкости никого, включая самого Русакова. А главное, это давало возможность вести игру с каждым из будущих членов комитета по чрезвычайному положению, независимо от того, является ли он сторонником Президента, или же его лютым врагом. Тем более что общая платформа была четкой и вполне приемлемой для всех: сохранение Союза в прежних конституционных формах, срыв «конфедеративного» переговорного процесса, вплоть до срыва самой процедуры подписания нового союзного договора. А еще — восстановление былой безоговорочной власти компартии, при одновременном запрещении всех остальных партий, а также движений, не разделяющих… и не стоящих на коммунистических принципах.

Словом, как теперь отчетливо понимал Корягин, такая недосказанность в деталях заговора в принципе устраивала их всех. Другое дело, что Русаков считал: заручившись поддержкой шефа госбезопасности, он, хитрец, его же руками, погасит костер суверенизации, и лидеры республик без серьезного обсуждения, буквально «вприсядку, на коленках», подпишут тот вариант нового союзного договора, который им всучат. Если только вообще возникнет необходимость в какой-то новой редакции. А главное, — уповал на судьбу Русаков, — шеф госбезопасности сметет с дороги главу России Елагина и все его окружение, расчистив путь к окончательному поглощению центром всех российских федералистских структур.

Собравшись на свои «юга», генсек-президент так и не понял, что главным его соперником уже давно был не русский федерал Елагин, а Предверхсовета СССР Лукашов. Пока «прораб перестройки» болезненно реагировал на каждый «чих» российского «федералиста», как бык — на красную тряпку, Кремлевский Лука до мелочей продумал, как убрать их обоих.

Вот только сам Русаков этого не знал, он в эту ситуацию попросту не «врубался». Президент непоколебимо верил, что сговор с шефом госбезопасности защищает его трон от любых опасностей, из каких столиц и окраин они бы ни исходили. Заодно, генсек-президент рассчитывал, что кремлевский лжепутч оттеснит и самого Луку, разрушив планы некоторых партийцев по возведению досточтимого Федора Ивановича в сан генсека, чтобы потом, когда все уляжется, сплавить его на заслуженный отдых, или на вторые роли.

При этом Старый Чекист понимал, что, не связывая себя деталями лжепутча и не погрязая в конкретных обязательствах, Русаков, таким образом, подстраховывал себя запасными позициями. Вплоть до полной сдачи путчистов демократам, народу и правосудию. Но тут уж каждый «подсыпает себе соломки», как может.

Впрочем, у Кремлевского Луки и Корягина тоже был вариант — как сдать генсек-президента на растерзание не только партии, но и «возмущенным массам трудящихся», давно свыкшимся с мыслью, что «кто-то же за все, за это, должен ответить перед судом народа!».

Машина остановилась у какого-то трехэтажного здания, отделанного в лучших традициях еврофасадного ремонта, на флагштоках которого висело несколько флагов, о происхождении которых Курбанову догадаться было не дано. Однако же он прекрасно понимал, что никакого отношения ни к Главному разведуправлению, в котором, по идее, должен был находиться сейчас полковник Истомин, ни к ЦК партии это здание не имело. Зато оно располагалось далеко от центра Москвы, забитого сейчас военной техникой и пробками из всевозможного гражданского транспорта

Тем не менее Истомин, с которым, перед отлетом в Крым, майор уже однажды встречался, ждал его именно здесь. В огромном кабинете, с не менее просторной и роскошно обставленной приемной, в которой властвовала клонированная из «мисс Европы», скромняга-секретарша. По тому, какие типы восседали в кожаных креслах этой приемной и выходили из кабинета полковника, Курбанов определил, что люд этот в основном полувоенный, и всевозможные чины и должности этот люд интересовали теперь значительно меньше, нежели счета в банках.

Пока одни «прикрывали своими телами демократию» да митинговали по поводу августовских и прочих событий в суверенных столицах некогда Великого и Могучего, эти люди помнили, что сейчас судьба мира решается не под стенами Кремля, а в тихих кабинетах бизнес-боссов. И потому предпочитали закрывать своей грудью окошки банковских контор.

Однако после своего «великого крымского сидения» Курбанов уже не осуждал их. Ему ведь и самому посчастливилось хоть сколько-то вкусить от благ сиих, так что пенять не на кого.

Когда настала пора заходить к Истомину, майор оглянулся и обнаружил, что прибывший в приемную вместе с ним Рамал таинственным образом исчез. И тут уж одно из двух: то ли он, Курбанов, настолько растренировался, что не способен был контролировать обстановку вокруг себя, что было позором для любого разведчика; то ли, обладая секретами нинзя, азиат умудрился выскользнуть из приемной, чтобы исчезнуть в одном из соседних кабинетов.

Пока Курбанов докладывал о прибытии, Истомин, этот «советский, русский, цэкашный» и прочий «лорд» сидел в своей излюбленной позе — опершись на правый подлокотник — и безучастно смотрел на него, не оценивая и не настраиваясь… В эти мгновения он напоминал судью инквизиции, который прочел приговор и, вверив судьбу и душу осужденного хлопотам Божьим, потерял к нему всякий интерес.

— Политическая обстановка в стране вам, майор, известна, — наконец заговорил Истомин. — Однако вас она не касается. До чего эти бездельники и разгильдяи из властных структур довели страну — вам тоже известно. Впрочем, вас это тоже не касается.

— Понятно, — благодушно развел руками Курбанов.

— Не слышу армейского «так точно!», — тут же отреагировал Истомин, давая понять, что изысканный серый костюм— тройка не должен сбивать майора с толку.

— Так точно, товарищ полковник.

— Вот это правильный подход.

Майор надеялся, что при их разговоре будет присутствовать и полковник Буров, общаться с которым ему было бы привычнее. Все-таки Истомин являлся «внебрачным сыном дипломатии», как его порой именовали в «Аквариуме», и при общении с ним это порой сбивало офицеров ГРУ с толку. Буров же, наоборот, всегда боялся, как бы его сотрудники не заразились политикой. Он просто панически пытался уберечь их от этой государственной пошести.

Когда его агент проваливался в чужой стране, он готов был бросать туда всю армию, чтобы спасти его; когда же, «впав» в политику, он «проваливался» в собственной стране по причине неблагонадежности, полковник готов был собственноручно пристрелить его. «Впрочем, — подумалось Курбанову, — таковым он был до недавнего времени, а каким он в действительности предстает сейчас? Увы, многие успели вывернуться наизнанку. Не исключая и тебя самого».