Семь сестер. Сестра луны - Люсинда Райли

– Я в порядке, – ответил Филипе, хотя по его внешнему виду этого было сказать нельзя. Лицо бледное, словно серое полотно, длинные черные кудри острижены наголо и кое-как, на голом черепе после такой небрежной стрижки множество шрамов и порезов. – Мамочка, не плачь. Я здесь пробуду всего лишь месяц. Как-нибудь вытерплю. – У Филипе затряслись губы. – Прости меня, мама. Я сам не знал, что делаю. Не понимал! Такой дурак! Наверное, ты готова вонзить мне нож в сердце за то, что я опозорил свою семью.

– Милый мой, родной, все образуется, все будет хорошо. Твоя мама пришла сюда ради тебя, и я прощаю тебя, сынок. – Мария судорожно вцепилась в пальцы мальчика. Они были влажными и горячими, несмотря на зверский холод, царивший в каземате. – Как тут вас кормят? Где ты спишь? Тут же и места нет для всех… Наверное, есть еще какое-то помещение и…

Мария умолкла, увидев, как сын отрицательно покачал головой.

– Сплю там, где придется найти уголок. А кормят нас раз в день и…

Внезапно грудь его содрогнулась от сильного приступа кашля.

– Я принесу настойки от кашля, которую приготовит для тебя Микаэла. Ах, мой дорогой Филипе… Я…

– Пожалуйста, мамочка, только не плачь, ладно? Я ведь сам впутался во все это. Но скоро я уже буду дома, обещаю.

– Что тебе тут нужно, братишка? – снова подал голос Эдуардо, видя всю степень отчаяния матери.

– Да тут есть свой черный рынок, на котором можно купить все. Самые сильные сокамерники, впрочем, сразу же отбирают все у остальных, более слабых, – признался Филипе. – Если можешь, принеси в следующий раз хлеба и немного сыра… И что-нибудь из теплой одежды, – добавил он, весь сотрясаясь от озноба.

– Хорошо, принесу, – пообещал Эдуардо, и в это время охранник объявил, что время их свидания истекло. – Держись, брат, а мы навестим тебя на следующей неделе. Господь с тобою, – добавил он шепотом, уводя прочь безутешную мать.

Потянулись дни ожидания. Мария совершала свои невеселые паломничества в тюрьму, часто одна, без Эдуардо, всякий раз, когда разрешались свидания с заключенными. И каждый раз она видела, как буквально на глазах слабел ее Филипе.

– Здесь по ночам очень холодно, – жаловался сын. – А то одеяло, которое ты мне принесла, его тут же у меня отобрали. У меня и сил-то не было, чтобы побороться с обидчиком…

– Филипе, сынок, осталось всего лишь две недели, потерпи как-нибудь, ладно? А потом тебя выпустят отсюда, и ты начнешь новую жизнь. Si?

– Si, мамочка. – Филипе слабо кивнул головой. Слезы побежали по его щекам, оставляя грязные дорожки на лице. Сердце Марии сжималось от боли, когда она слышала тяжелое, прерывистое дыхание сына.

– Вот тебе настойка от кашля, Филипе. А вот это съешь прямо сейчас, пока никто не видит.

Она сунула ему в руку небольшую буханку хлеба. Мальчишка с жадностью откусил почти половину, а оставшийся кусок спрятал за пазуху.

Всякий раз самым тяжелым для Марии была минута расставания, когда нужно было уходить. Весь обратный путь домой она шла, заливаясь слезами. Как ей хотелось в такие моменты поговорить с мужем, посоветоваться с ним. Обременять старших сыновей своими страхами и печалями она не решалась.

– Я справлюсь со всем сама. Справлюсь ради Филипе, – уговаривала она себя, переступая порог своей пещеры, где сейчас всегда было так непривычно тихо. Мария до сих пор так и не осмелилась сказать Филипе, что его отец и младшая сестра уехали из дома, подались в Барселону.

– Hola!

Мария подняла голову и увидела Рамона, стоявшего у входа в пещеру.

– Не помешаю?

– Нет. – Мария слегка пожала плечами. – Никого же… нет. Проходи.

– Я тут принес тебе кое-что. – Он протянул ей корзину.

– Снова апельсины? – Мария едва заметно усмехнулась.

– Нет. На сей раз это пирожные. Моя мать угостила нас, а мы не смогли столько всего съесть.

Мария прекрасно знала, что кексы «Магдалина», которые лежали сейчас в корзинке, – это такая вкуснотища, что их можно есть и есть до тех пор, пока не останется ни крошки. А потому щедрый жест Рамона тронул ее вдвойне.

– Спасибо, – коротко поблагодарила она.

– Как там Филипе?

– Он… он сражается, – ответила Мария и не удержалась от соблазна: взяла один кекс и тут же впилась в него зубами. «Может, – подумала она, – ноги перестанут дрожать, если съем сладкого».

– Уверен, он справится. Что ж, я пошел, но, если тебе нужна какая-то помощь, не стесняйся, только скажи.

– Спасибо. Обязательно обращусь, если будет надо, – поблагодарила соседа Мария.

Рамон молча попрощался с ней кивком головы и вышел на улицу.

* * *

Весь июль выдался жарким и засушливым. Не было дня, чтобы Мария не останавливала кого-нибудь из знакомых цыган, вернувшихся из Барселоны, либо у себя в деревне, либо когда она сама выбиралась в город, интересуясь лишь одним: не видели ли эти люди Хозе. Но никто не мог сообщить никаких новостей о ее муже. Она даже решила посоветоваться с Микаэлой, когда пошла к ней, чтобы забрать готовое снадобье для Филипе.

– Скоро ты увидишь их обоих, – лаконично ответила ей гадалка. – Гораздо скорее, чем ты думаешь.

Пришлось запастись терпением. Радовало лишь то, что каждый прожитый день приближал срок освобождения Филипе и его возвращение домой.

И наконец этот долгожданный день наступил. Мария, трепеща от нетерпения и радостного возбуждения, стоя в толпе других матерей, терпеливо ждала появления своего Филипе за воротами тюрьмы. И вот отворились ворота, и оттуда проследовала разношерстная вереница взлохмаченных и грязных мужчин, бывших арестантов.

– Mi querida, мой мальчик! Филипе! – Мария подбежала к сыну и прижала его к себе. Кожа да кости. Одежда, превратившаяся за этот месяц в лохмотья, болталась на нем, словно на палке, от тела мальчика разило зловонием, мгновенно вызвавшим у Марии приступ тошноты. «Пустяки, – подумала она, сжимая его худые ручонки в своих руках. – Главное – он свободен».

Несмотря на то что она привела с собой мула Паку, возвращение домой оказалось долгим и утомительным. Филипе истошно кашлял всю дорогу, пока мул неторопливо вышагивал по булыжным улочкам Сакромонте, поднимаясь все выше и выше в гору. Мальчик с трудом держался на спине мула, и Марии приходилось все время подстраховывать сына, чтобы он не свалился на землю.

Наконец они приехали. Первым делом Мария тут же сорвала с сына все его лохмотья и осторожно вымыла в корыте, соскребая грязь с его тощего тела горячей влажной тряпкой. Потом она укутала Филипе в одеяла и уложила в постель. А его изъеденную вшами одежду вынесла во двор, чтобы потом сжечь на костре.

Все то время, пока она суетилась вокруг, мальчик лежал молча, изредка роняя слово-другое. Глаза его были закрыты, грудь тяжело вздымалась от неровного, прерывистого дыхания.