Под знаком небес - Борис Новиков

Невин обошел холм и остановился перед низко расположенным входом – лаз явно уходил вниз, вероятно, пещера находилась под холмом, в слоях глины. Из черного провала несло сыростью и смрадом, как из логова хищного зверя. Тонкое обоняние позволило Невину без труда определить, что внутри прятался хозяин норы. Он был один, и тело его не источало страха. Хотя обезьяна наверняка услышала движение снаружи, она была уверена в победе и только не могла понять, почему добыча осмелилась так близко подойти к ее дому.

Зверь притаился, приготовившись к нападению. Его ноздри широко раздувались, пытаясь уловить запах человека. И тут Невин почувствовал, как обезьяна сначала удивилась, а затем насторожилась – намеченная жертва не имела запаха. Мертвая плоть вампира не пахла. Животное уловило присутствие отшельника, но он был далеко, а вот тот, что подошел прямо к пещере, вызывал у обезьяны беспокойство.

Зверь заворочался в пещере, перебирая когтистыми лапами – слух Невина уловил легкий шорох. Носферату присел на корточки, коснувшись руками влажной земли, и на четвереньках стремительно ринулся в пещеру. Обезьяна взвизгнула от неожиданности, но, не растерявшись, выбросила вперед страшную лапу. Кожа на лице Невина лопнула, порезы окрасились кровью, но уже через секунду его стальная хватка сдавила горло животного, тихо хрустнули позвонки, глубоко в гортань ушел кадык, по бледным пальцам вампира заструилась горячая кровь, брызнувшая из вспоротой когтями яремной вены. Еще миг – и все было кончено.

Невин выволок труп из пещеры и отшвырнул в сторону. Гигант пролетел футов двадцать и с глухим стуком ударился о ствол толстой смолистой сосны.

– Теперь можно поспать… – протянул мечтательно Телон. – Жаль только, что от этой твари осталась такая вонь.

– Ничего, – откликнулся Невин, первым забираясь в пещеру, – потерпишь. А ты, старик, сиди снаружи и смотри, чтобы никто не застал нас врасплох. Если кого увидишь – немедленно буди.

– Да, мой господин, – отшельник равнодушно поклонился и опустился на землю, подогнув под себя ноги. – Возможно, другая обезьяна вернется.

В рассветных сумерках его неподвижная фигура казалась странным изваянием идола, случайно забытым своими почитателями и обветшавшим под неумолимым напором времени.

На Храмовой площади и прилегающих к ней улицах было людно: сюда сбежались не только жители Ялгаада, но и обитатели предместий, которых привело желание посмотреть на жестокий ритуал.

Взоры многочисленной толпы были обращены к дверям возвышавшегося на главной площади Ялгаада храма. Это монументальное здание строилось в течение тридцати лет, и трудились над ним лучшие зодчие не только Малдонии, то также Нордора и Вайтандара. Поговаривали, что архитектора и главного инженера замуровали в его подземельях, чтобы они не могли построить ничего величественнее него.

Храм представлял собой массивный белокаменный куб, окруженный по периметру сорока изукрашенными резьбой колоннами – по десять с каждой стороны, – которые поддерживали треугольные аттики, выложенные голубыми и оранжевыми изразцами, представляющими сцену восхода солнца. Световой барабан с семьюдесятью витражными окнами венчал купол, крытый листами сусального золота. Вокруг всего этого великолепия плотным частоколом теснились изящные, устремленные вверх башенки, чьи сверкающие шпили были украшены флюгерами, ни один из которых не повторял другой. Карнизы украшали статуи, изображающие химер, горгулий и прочих уродливых существ. У многих во рту были установлены медные трубы, соединенные с желобами на крышах, и во время дождя чудовища извергали потоки воды.

Бронзовые двери, из которых должна была показаться процессия жрецов, были усыпаны небывалым количеством самоцветов и в высоту равнялись семи человеческим ростам. Их отковали в Нордоре и привезли в Малдонию на двух специально сделанных для этого упряжках по шесть волов каждая.

Для Верховного Жреца в восточной части площади, перед королевским дворцом, был устроен деревянный помост, на котором стояло роскошное кресло, окруженное сиденьями для почетных чинов и рыцарей-храмовников, входивших в число телохранителей. Над помостом развевалось священное знамя с шитой золотом эмблемой – распахнувшим на манер объятия крылья аистом, как бы приглашающим всех желающих присоединиться к официальной религии Малдонии.

В центре площади стоял укрепленный при помощи цепей и ввинченных в мостовую колец деревянный столб, вокруг которого лежали дрова и хворост, закрывавшие почти половину сооружения, только с одной стороны был оставлен проход для жертвы, предназначенной к сожжению, и ее палачей. С вершины столба свисали цепи, оканчивавшиеся массивными широкими браслетами. Неподалеку стояли четверо стражников с алебардами и двое с луками. Они никого не подпускали к месту казни, кроме тех, кто имел на то право.

Несколько служек изредка перекладывали хворост по указанию распоряжавшегося приготовлениями палача, расхаживавшего в черной мантии и красном высоком колпаке, закрывающем лицо. Они выполняли свои страшные обязанности, ни на что не обращая внимания и словно не замечая, что площадь кишит людьми.

В толпе перешептывались, рассказывая друг другу о том, что предстоящая церемония будет непременно занесена в Королевскую Летопись, ибо не каждый день полководец удостаивается быть увековеченным по приказу самого правителя и за счет государственной казны. Жертве, которую должны были принести в этот день, предстояло умилостивить богов и своею кровью испросить у них благословения на воздвижение бронзового памятника Железному Герцогу – подарок королевского дома своему самому преданному вассалу.

Внезапно удар большого храмового колокола прервал шумную многоголосую беседу, один за другим смолкли возбужденные разговоры. Лица присутствовавших постепенно приобретали торжественное выражение. Редкие и зловещие удары колокола раскатывались отдаленным эхом и разносили в холодном зимнем воздухе звуки надгробного плача. Унылый звон, возвещающий начало церемонии, наполнял сердца неизбывной тоской и одновременно с этим печальной торжественностью, отчего щемило душу и к горлу подкатывал комок.

Все взоры обратились к дверям храма, которые начали медленно, точно нехотя, распахиваться. Из них показалась процессия – облаченные в красное фигурки жрецов казались крохотными по сравнению с выпустившим их сводом; они выступали из таинственной темноты храма, где все утро творили обряды и возносили молитвы.

Вслед за жрецами выехали храмовники на белых, крытых праздничными попонами, лошадях, с копьями, на древках которых слабо трепетали узкие, похожие на языки пламени, флажки. В сопровождении телохранителей показался Верховный Жрец, восседавший в открытом паланкине, который несли восемь рыцарей.

Человек этот был бледен точно снег, припорошивший камни мостовой, под глубоко запавшими черными глазами синели круги, словно он не спал несколько ночей кряду. Впрочем, возможно, так и было – ведь жрецы должны были вознести множество молитв, чтобы боги приняли жертву. Прямые плечи покрывала малиновая мантия, отороченная белой лисицей, тем же мехом сверкала круглая шапочка с плоским верхом, расшитая серебром. Осанка его была величава, но, вглядываясь пристальнее в выражение его лица, люди читали на нем нечто, заставлявшее их отворачиваться и смущенно глядеть себе под ноги.