Жизнь русского обывателя. На шумных улицах градских - Леонид Беловинский

Разумеется, несравненно проще обставлялись личные покои обитателей. Это были кабинет хозяина, где он и спал на кожаном диване и где стояли письменный стол с массивным бронзовым письменным прибором, масляной лампой или подсвечником с колпаком и передвижным экраном, бювар для бумаг, имелись звонок для вызова прислуги, конторка для письменных работ, книжный шкаф за зеленой тафтой (там могли храниться только счетные книги да сапожные колодки), непременная стойка для трубок с длинными чубуками, которыми было принято потчевать гостей.

К ней примыкала гардеробная с бритвенным столиком, умывальным столом с тазом и кувшином и удобством – креслом с глухим ящиком внизу, в котором, под двумя подъемными сиденьями (одно с дыркой) стоял ночной горшок. В этой же части дома могла быть малая столовая для семейных обедов, спальня жены с большой двуспальной кроватью, двумя ночными столиками с подсвечниками по сторонам изголовья, большой плетеной корзиной для постельного белья в ногах, сонеткой (широкой вышитой лентой с кистью) над головой для вызова прислуги; в женском кабинете был также секретер с множеством ящичков, стулья и кресла для гостей. К будуару примыкала уборная жены с носильным бельем и платьем, туалетным столиком с поворачивающимся на шарнирах зеркаломпсише, с умывальным столом и все с тем же удобством для отправления естественных надобностей. Могли быть комнаты для взрослых детей: маленькие с няньками и дядьками, боннами, гувернерами и гувернантками, учителями обитали в верхних этажах, на антресолях или в мезонинах в своих детских и классных. Князь А. Г. Щербатов снимал в Петербурге в 30-х гг. обширный барский дом. «Детская была в верхнем этаже, – вспоминал его сын, А. А. Щербатов. – Лучшие комнаты были отведены старшим сестрам. Комната сестры Катеньки, по достижении ею 18 лет, была даже нарядна; рядом с нею была комната Ольги, через которую проходили в комнату m-elle Schmidt – с одним окном… Моя с Володей спальня выходила на двор, рядом с нею была классная, затем комната нашего дядьки Трифона Григорьева. Марья Богдановна, наша добрая няня, занимала комнату вроде антресоля, выходящую на площадь. Гриша, как взрослый, жил отдельно внизу» (156; 63).

Мураново. Спальня. Фрагмент с туалетным столом и зеркалом-псише

Естественно, и в больших, и в маленьких домах были помещения для многочисленной мужской и женской прислуги – лакейская и девичья.

У кого не было тысяч душ, жили попроще, особенно в провинции. Вот подробное описание городского (Рязань) дома отнюдь не бедной помещицы, бабушки Я. П. Полонского. «Через деревянное крыльцо и небольшие, зимой холодные, а летом пыльные сени направо была дверь в переднюю… Из передней шла дверь в небольшую залу. В этой зале вся семья и мы по праздникам обедали и ужинали… Пол в этой зале был некрашеный; потолок обит холстом, выкрашенным в белую краску; посередине висела люстра из хрусталиков, а пыльная холстина местами отставала от потолка и казалась неплотно прибитым и выпятившимся книзу парусом…

Стены были оклеены обоями, из-под которых, по местам, живописно выглядывали узоры старых обоев… Во время обеда и ужина за моим дядей и за каждой из моих теток стояло навытяжку по лакею с тарелкой, а вдоль стены с окном на двор от самого угла стояли кадки с целой рощей померанцев, лимонов и лавров. В особенности памятно мне круглое лавровое деревцо, которое было на аршин выше моей головы. Эти деревья, перенесенные когда-то из старой, развалившейся оранжереи, мне потому памятны, что зимой по вечерам я за ними прятался, так что в зале, освещенной только одною масляною стенною лампой, меня не было видно…

В гостиной на полу лежал тканый ковер с широкой каймой, на которой узор изображал каких-то белых гусей с приподнятыми крыльями, вперемежку с желтыми лирами. Зеркальная рама в простенках между окошек, овальный стол перед диваном и самый диван – все было довольно массивно и из цельного красного дерева, одни только клавикорды не казались массивными. В одном углу стояли английские столовые часы с курантами… в другом углу была изразцовая печь с карнизом, на котором стояли два китайских, из белого фарфора, болванчика…

Из гостиной шли двери с маленькою прорезной дырочкой, в которую из спальни можно было подглядывать, кто приехал и кто вошел в гостиную.

Спальня бабушки была постоянно сумрачна, так как два низких окна, выходивших на улицу, постоянно были завешаны гардинами, зато мягко было ступать, пол был обит войлоком и грубым зеленым сукном. Прямо против двери висели портреты моего деда и моей бабушки… Тут было немало комодов и сундуков, прикрытых коврами; налево была кровать, помещавшаяся в нише с задней дверкою; с одной стороны этой ниши шел проход в девичью и темное пространство по другую сторону ниши, до самого потолка заваленное сундуками, сундучками, коробками, мешками и, если не ошибаюсь, запасными перинами. Тут же за дверкой прямо с постели можно было спускаться на пол. У прохода в девичью постоянно на полу или на низенькой скамеечке, с чулком в руке, сидела босая девчонка. В те времена такие девчонки у барынь играли роль электрического звонка, проведенного в кухню или людскую, их посылали звать кого нужно…

Бюро. Начало XIX в.

Из девичьей шла дверь в небольшие сени с лестницей на чердак, на заднее крыльцо, и холодное зимой, насквозь промороженное господское отделение (отхожее место. – Л. Б.). В тех же сенях была постоянно запертая дверь в пристройку, где была кладовая…

Из девичьей налево шел коридор, из которого шли три двери: в комнату, к моим теткам, в кабинет, к моему дяде, и в залу, не считая двери в небольшой чуланчик, куда Константиновна ставила горшки свои и где лежали поломанные вещи очень старого происхождения. Тетки спали в кроватях под белыми занавесками, Константиновна на полу; со стен глядели портреты моего прадеда, моей прабабки и родного дяди моего…

Но кабинет дяди Александра Яковлевича, часто по целым месяцам запертый в его отсутствие, был для меня самая знаменитейшая, самая поучительная комната. Когда я подрос и уже умел читать, я часто выпрашивал ключик от этого кабинета, там выбирал себе любую книгу и читал, забравшись с ногами на диван. Весь этот кабинет был и музей и библиотека. Слева от входа во всю стену стоял шкап в два этажа с откидной доской посередине. За стеклами было множество книг, а на нижней полке, на горке, лежали медали, древние монеты, минералы, раковины, печати, куски кораллов и проч. и проч.

По обеим сторонам этого шкапа с передвижными стеклами висели шведские ружья, персидский в зеленых ножнах кинжал, китайские ножи, старинные пистолеты, шпаги, чубуки, ягдташи и патронташи. Горка между двух окон, выходящих на двор, тоже была уставлена китайскими вещами и редкостями, а на комоде была целая гора переводных романов Ратклиф, Дюкредюминеля, Лафонтена, Мадам Жанлис, Вальтер Скотта и других. На перегородке, за которой спал мой дядя, висели планы столичных городов, рисунок первого появившегося на свете парохода и копии с разных старинных картин (небольшого размера) голландской школы, переведенные на стекло и сзади раскрашенные. Картина масляными красками была только одна над входной дверью, изображала она лисицу, которая тащит петуха; был ли это оригинал или искусная копия – не знаю» (104; 281–284).