Номер 11 - Джонатан Коу

От Джейн я всегда узнаю что-нибудь новое. Иногда то, что она рассказывает, вызывает у меня уважение, хотя и невольное, к людям, которые много лучше меня понимают, как приобретать и приумножать свое состояние. Но чаще мне вспоминается один знаменитый румын, что высасывал кровь из своих жертв, и мне кажется, что деньги исподтишка высасывают жизнь из этого великого города.

Рэйчел постояла, отдыхая, согнув руки в локтях и слушая, как шумит ветер в ветвях сливы. Это был один из ее самых любимых звуков в целом мире.

Здесь было тихо этим ясным сентябрьским днем. Ветви шелестели под порывами ветра, хотя и были нагружены плодами. Хороший урожай в этом году. «Небывалый урожай» – так, кажется, обычно говорят? Сливы поспели, их пурпурно-розовая кожица стала бархатисто-матовой, словно ее напудрили. Всего за десять минут Рэйчел наполнила корзину на три четверти.

Сбор слив превратился в ритуал, в семейную традицию. В середине сентября Рэйчел приезжала на несколько дней в Беверли к бабушке и дедушке, и наступал день, когда она вытаскивала из гаража старую деревянную лестницу, прислоняла ее к самой толстой ветке дерева и, поднимаясь по перекладинам, срывала созревшие плоды – дедушке и бабушке на это уже не хватало ни сил, ни ловкости. Предыдущие три года сбор урожая в Беверли служил прелюдией к началу семестра в Оксфорде, но оксфордские деньки остались позади. Рэйчел закончила учебу, получила диплом, и перед ней замаячило смутное, пока ничего не обещающее будущее, отягощенное в придачу внушительными долгами. Последние три месяца она жила с матерью в Лидсе, откликалась на объявления «требуется…» и рассылала резюме. Толку до сих пор не было ни малейшего, хотя кое-какие частные лондонские агентства по найму преподавательского состава взяли ее на заметку. И наверняка ей найдут работу, надеялась Рэйчел. Пока же делать ей было нечего, кроме как продолжать поиски.

Она съела сливу, выплюнула косточку и передвинула лестницу к другой ветке, смотревшей прямо на дом. Отсюда она доберется до самой макушки. Забравшись на лестницу, Рэйчел увидела сад как на ладони, а немного выше – окно спальни бабушки и дедушки. Ба сидела на кровати с газетой, разложенной на коленях, – «Телеграф», надо полагать, – но не читала. Голова ее была откинута назад, рот полуоткрыт, и сперва Рэйчел подумала, что она спит, но ошиблась: спустя минуту бабушка поднялась, отхлебнула из чайной кружки, стоявшей на тумбочке, и устало огляделась вокруг. Лицо у нее было бледным и обеспокоенным. Дед уже неделю болел, его мучили спазмы желудка, рвота и диарея. Оба списывали симптомы на «несварение» и поначалу не слишком волновались, но этим утром у деда появилась кровь в стуле, и когда бабушка с Рэйчел позвонили врачу, та настоятельно порекомендовала отвезти деда в больницу. Не мешкая, его положили в палату и днем должны были обследовать. «Какое-то уж очень злющее несварение», – твердила ба, и Рэйчел хотелось ей верить, очень хотелось верить, что ничего плохого с дедушкой не случится, и все же…

Чувство, что она испытывала, было недостаточно сильным, чтобы назвать его «предвидением». И даже недостаточно сильным, чтобы назвать его просто «чувством». Но в шелесте ветвей Рэйчел чудился тишайший, едва уловимый шепот, предвещающий событие исключительной важности. Все было совсем не так, как одиннадцать лет назад, в день, когда погиб Дэвид Келли. Тогда на нее повеяло холодом. Несмотря на юный возраст, она сознавала не только бесповоротность той смерти, но и ее трагизм, и безвременность. Сейчас же то, что ветер пытался до нее донести, – и не обязательно весть о смерти, в это она пока отказывалась верить – было менее потрясшим ее, менее неожиданным, но оттого еще более печальным. В этом шепоте угадывалось тихое смирение перед неизбежностью. Такой же неизбежностью, как смена времен года и россыпь сочных плодов на сливе к исходу каждого лета.

Безмолвие нарушил смартфон, завибрировав в кармане Рэйчел. Уцепившись за перекладину лестницы, Рэйчел осторожно вынула телефон и посмотрела, кто звонит. «Альбион», не больше, но и не меньше.

– Алло? – ответила она на вызов и двумя минутами позже скатилась с лестницы и побежала в дом, наверх в спальню бабушки и дедушки, где разбудила ба, задремавшую в конце концов.

– Ба, ба, прости, что бужу тебя, но мне необходимо уехать. Я получила работу. Надо возвращаться домой и собирать вещи.

– Ой, деточка, какая замечательная новость, – сказала бабушка, хотя вид у нее был скорее растерянный, чем счастливый.

– Мне ужасно жаль оставлять тебя одну.

– Не волнуйся на этот счет.

– Может, мама сумеет к тебе вырваться.

– Со мной все будет хорошо. Я могу о себе позаботиться.

– Да, но… это ожидание результатов обследования и вообще…

– Не переживай, у него просто тяжелое несварение. Завтра он будет дома, помяни мое слово. А то и сегодня вечером.

– Ладно, – все еще сомневаясь, кивнула Рэйчел. – Если ты так уверена.

– Прекрасно, что у тебя теперь есть работа. От той фирмы, что ищет преподавателей?

– От них. Правда, работа только на одну неделю.

– Ну и что? Надо же с чего-то начинать. А за началом всегда следует продолжение.

– Надеюсь. Мне только жаль, что я буду так далеко, пока ты ждешь известий о дедушке.

– Ну, Лондон – не дальний свет.

– Это не в Лондоне. Это… (и Рэйчел невольно сдвинула брови, потому что ей самой предложение казалось совершенно нереальным, хотя позвонивший ей мистер Кэмпион обрисовал ситуацию с предельной четкостью) – это в Южной Африке.

Когда привратник показал Рэйчел ее палатку, она поняла, что условия здесь отнюдь не походные. Впрочем, могла бы и раньше догадаться: откуда в лагере взяться привратнику? Слуга в феске и длинной белой тунике не проронил ни слова, пока не подвел ее к огромному шатру, стоявшему в тени мушмулы, с широченной двуспальной кроватью в жилом отсеке. Привратник и в целом был скуп на слова.

– Туалет, – сказал он, открывая дверь в туалет.

– Душ, – он открыл дверь в душевую.

– Стол, – указал он на соответствующий предмет мебели: красивый обеденный стол розового дерева в углу деревянного настила, откуда открывался вид на бассейн и другие палатки, пустовавшие в это время дня.

– Это… прекрасно, – сказала Рэйчел, не зная толком, как ей реагировать. – А где мистер и миссис Ганн?

– Сэр Гилберт и ее светлость на сафари. Дети тоже. Они будут назад в шесть часов к ужину. Они сказали: «Отдыхайте. Устраивайтесь поудобнее».

– Спасибо. Я так и поступлю.

– Я принесу еды, – продолжил привратник. – Хотите вино, шампанское?

– Только воды, – ответила Рэйчел. – Бутылку холодной воды.

– У вас есть вода, – привратник открыл мини-бар, – но я принесу еще.

Должна ли я дать ему на чай? – раздумывала Рэйчел. Она понятия не имела, как принято вести себя в подобных местах, но тут вспомнила, что у нее все равно нет местной валюты. До сих пор она ни за что не платила – ни за пересадочный рейс из Йоханнесбурга до аэропорта Скукуза, ни водителю «лендровера», что доставил ее в лагерь, – да ей и нечем было заплатить, кроме как картой Visa с лимитированным кредитом, которого не хватило бы и на половину этих расходов. Вдобавок она уже чувствовала себя неловко, оттого что этот учтивый, похожий на статуэтку, черный человек прислуживает ей, и она подумала, что с ее стороны было бы слишком по-барски, предложи она ему чаевые. Еще один, отметила про себя Рэйчел, из многих смущавших ее аспектов диковатой ситуации, в какой она оказалась.