Фёдор Абрамов - Олег Трушин

И вот тут-то сам по себе напрашивается ответ на очень непростой вопрос: почему Александр Твардовский в такой сложный для журнала период принял решение о публикации абрамовского романа, в котором, по его же словам, всё было «нелегально»? Захотел ещё одной чёрной метки для себя и журнала?

Единого мнения на этот счёт нет. Можно предположить, что у Александра Твардовского, жутко уставшего от всей закулисной возни вокруг «Нового мира», крепко взыграло чувство собственного достоинства и нежелание мириться с навязываемыми постулатами угодничества и усаживания литературы в «клетку». Но, вероятнее всего, ключевую роль в публикации «Двух зим…» всё же сыграло несколько иное.

Александр Твардовский, понимая, что его уход с поста главреда в ближайшем будущем уже предрешён и что без него роман вряд ли будет вообще напечатан в журнале, просто пошёл «напролом», не считаясь с собой, взяв на себя большую долю ответственности за публикацию (хотя весьма серьёзные предостережения сотрудников редакции на этот счёт были), подписал «Две зимы…» в печать, предварительно, ещё задолго, проанонсировав его, заключив с Фёдором Абрамовым авторский договор (ещё до доработки текста!), что было также своего рода умелым редакторским ходом.

Вполне возможно, что это была своеобразная компенсация Твардовского Абрамову, которого в силу различных обстоятельств на протяжении довольно длительного срока не желал публиковать «Новый мир». Вопрос на этот счёт открыт. Впрочем, ответить на него мог лишь сам Твардовский!

Более двух месяцев Фёдор Абрамов был в неведении о судьбе рукописи. Думы резали душу и сердце. И самое главное – прочитает ли роман Александр Твардовский? Как оценит? И даже если прочитает, всё одно, надежды на публикацию были мизерные.

По воспоминаниям Людмилы Крутиковой-Абрамовой, в этот период ожидания весточки из «Нового мира», словно убегая от назойливых дум, Фёдор Абрамов уехал в Верколу, отчасти тем самым компенсировав несостоявшееся из-за болезни прошлогоднее путешествие.

29 августа Александр Твардовский, прочитавший роман, ответил письмом:

«Дорогой Фёдор Александрович!

Пишу Вам под свежим впечатлением только что прочитанной Вашей рукописи. Всего, конечно, я не скажу в этом письме ни в смысле её значительных достоинств, ни в смысле некоторых недостач и слабостей, но не могу просто пребывать в молчании впредь до встречи с Вами, которая, полагаю, должна состояться в ближайшее время.

Я давно не читал такой рукописи, чтобы человек несентиментальный мог над нею местами растрогаться до настоящих слёз и неотрывно думать о ней при чтении и по прочтении.

Словом, Вы написали книгу, какой ещё не было в нашей литературе, обращавшейся к материалу колхозной деревни военных и послевоенных лет. Впрочем, содержание её шире этих рамок – эти годы лишь обнажили и довели до крайности все те, скажем так, несовершенства колхозного хозяйствования, которые были в нём и до войны, и по сей день не полностью изжиты.

Книга полна горчайшего недоумения. Огненной боли за людей деревни и глубокой любви к ним, без которой, вообще говоря, незачем браться за перо. Конечно, многое в тех нечеловеческих трудностях деревенского бытия, которых вы касаетесь, можно отнести за счёт местных, северных условий, но так же, как нельзя во всём винить одну войну и всё ею объяснять, так и “местные условия” не покрывают всего.

Книга населена столькими прекрасными по живости и натуральности своей людьми, судьба которых не может не волновать читателя. Они, эти люди – и старики, и дети, и юноши, и женщины, и редкие мужчины среднего возраста – невольно воспринимаются как его, читателя, деревенская родня, сверстники и друзья, оставшиеся там по многосложным обстоятельствам. Незабываемы картины первого возвращения кормильца Михаила с лесоповальных и лесосплавных работ с гостинцами и подарками оголодавшей вдовьей семье. Здесь впервые обрисовывается с исключительной сердечностью и нежностью образ Лизы (как-то не хочется называть эту чудную девчушку-девочку Лизкой), который ещё развернётся потом с необычной щемящей привлекательностью в картинах проводов её Михаилом в лес, с обучением по дороге тяжёлому, не девичьему искусству управляться с топором; в её новогоднем посещении семьи, наконец, в отчаянном её замужестве “из-за коровы”.

Да и не одна Лиза, я начал с неё, потому что она истинное открытие художника, и человеческое обаяние этого образа просто не с чем сравнивать в нашей сегодняшней литературе. Но я не хочу сказать, что другие образы написаны слабее – “матерь” (лучше всё-таки в именительном падеже – мать), ребята-близнецы, председательша Анфиса Петровна, “поп” Мошкин, жуликоватый и “прожиточный”, но и симпатичный. Вопреки, может быть, намерениям автора Егорша – не буду всех перечислять, не статью пишу, – даже на редкость сильно показан первый секретарь райкома, на долю которого в литературе обычно выпадает роль “бога из машины”. Замечательно, что этот фанатик “выполнения плана”, страшный тем, что он не откуда-нибудь извне, а здешний, знающий труд земляков, “бессердечный бурмистр, окаменевший в инертных понятиях, всецело зависящий от указаний”, при ближайшем рассмотрении тоже человек.

Словом, в книге есть то, что делает книгу явлением – образы людей, явившиеся в ней во плоти, которых не спутаешь с образами других книг…»

Заседание редакции «Нового мира» по вопросу публикации абрамовских «Двух зим…» состоится 27 сентября 1967 года.

Для Фёдора Абрамова, приглашённого на сия «смотрины» романа, мнение Александра Твардовского о «Двух зимах…» уже было известно. Но что скажут Дорош, Хитров, Марьямов, Айтматов и другие? Не станут ли они убеждать Твардовского в обратном? Или вновь вернут рукопись на доработку? А вдруг на заседание придёт Федин, также состоявший в редсовете?

На самом деле Фёдор Абрамов, уставший ждать, был готов к любому повороту событий, даже самому худшему, остро чувствуя напряжённую атмосферу вокруг журнала, нагнетаемую недоброжелателями.

После долгого обсуждения в конечном итоге за публикацию романа проголосовали без исключения все члены редсовета. Конечно, были определённые рабочие замечания по тексту, которые автору надлежало устранить в кратчайшие сроки, но тем не менее «Две зимы…» выходили на финишную прямую после долгого нелёгкого марафона на пути к читателю.

И вот он, итог многочасового заседания, звучащий как приговор – протокол с постановлением, подписанный ответственным секретарём редакции Михаилом Николаевичем Хитровым и заверенный новомирской печатью:

«Рукопись одобрить. Поручить редакторскую работу Дорошу Е. Я., запланировать публикацию романа на 1–3-й номера 1968 года».

В Ленинград Фёдор Абрамов вернулся с рукописью, на которой были пометки, сделанные рукой Александра Твардовского. Предстояло ещё некоторое время напряжённой работы по вымарыванию из романа всего того, на что указали главред и члены редакции. Отстаивать то, на что указали в «Новом мире», было бессмысленно. В противном случае публикации не видать! 20 ноября 1967 года Абрамов сдал рукопись в «Новый мир». Больше к тексту он