Пыль и пепел. Или рассказ из мира Между - Ярослав Гжендович

Я вышел в коридор и вернулся с выкрашенным в красную краску пожарным топором, который сорвал с крючков в шкафчике с противопожарным оборудованием.

В одном из шкафов находилась гражданская одежда моего охранника. Гадкая болоньевая куртка какого-то абсурдного попугайного цвета, рубашка в клетку, черные брюки от костюма и полуботинки.

Брюки заканчивались у меня на половине икры, зато за поясом можно было перетащить приличных размеров овцу.

А обувь, естественно, была на меня слишком мала.

Во втором шкафчике, как я и догадывался, находилась одежда сменщика – к сожалению, это была чудовищная черная униформа, притворяющаяся комбинезоном антитеррориста. Обуви я вообще не нашел. Черные штаны со слишком большими и слишком низко вшитыми набедренными карманами были слишком темными, зато не столь короткими, как предыдущие. Ними можно было и воспользоваться, тем более, когда я ослабил стягивающие их на бедрах ленты. К сожалению у них имелся дебильный, вшитый по бокам желтый лампасик, который должен был давать понять, что это не просто одежда.

В конце концов, я забрал штаны от униформы одного охранника, обширную рубашку и куртку второго. Пользуясь топором, я выломал задники у полуботинок, тем самым получив нечто вроде странных шлепанцев, зато я мог в них ходить, и спереди не возбуждал столь нездорового интереса, как человек, ходящий по улицам босиком.

В бумажнике охранника, которого я как раз грабил, находились деньги в сумме девяносто пять злотых и сорок грошей. Там же были и документы, которые я оставил, записав себе только фамилию и адрес; я решил, что если выживу, то отошлю ему какие-то адекватные деньги. Еще я узнал, что, если мужик был прописан там, где работал, то сейчас нахожусь в Познани.

Рукавом я вытер топорище, шкафчики и все, к чему, как мне казалось, прикасался.

В себя я пришел при вое полицейской сирены. Как правило, я только крутил у виска пальцем при столь очевидном идиотизме, как их подъезд к месту преступления с полным звуковым представлением. Но в этот раз я был им за это благодарен.

Патрульная машина вырубила сирену где-то в сотне метрах от больницы, когда я сражался с ключами, пытаясь найти тот, что был от входных дверей. Но я видел голубые вспышки на стенах жилых домов за оградой.

Вспышки, которые приближались.

Тогда я отскочил от застекленных дверей и побежал по коридору со своими "шлепками" в одной руке и пуком ключей в другой, шелестя идиотской курткой и чувствуя, что штаны прямо сейчас перережут меня наполовину. Остановился я только у шкафа с противопожарным инвентарем, чтобы бросить взгляд на план эвакуационных выходов, а потом снова побежал вперед.

Эвакуационный выход был обозначен в соответствии со всеми европейскими нормами, только, ясен перец, закрыт. Если бы он был открыт или закрыт на внутренний засов, то люди могли бы выходить через него, и тогда произвол, раз-два, и произвол обеспечен. Где-то за спиной мне были слышны бравые голоса полицейских и стук во входную дверь. Ключ, который подходил к задней двери, находился где-то в другом месте, в сейфе или другом шкафчике в каморке охранников, которую следовало бы полностью вынести, что парализовало бы розыскные мероприятия, но не на колечке у дежурного.

Рядом с аварийным выходом находилось узенькое окошко. Я открыл его и выполз наружу, после чего перебежал через неухоженный дворик.

Почти сразу же оказалось, что там находится громадная куча кокса, и я немедленно напоролся на острый кусочек шлака, вбивая его себе в пятку. Ковыляя, я добежал до бетонной ограды, увенчанной ржавой колючей проволокой, перебросил обувку за стену, набросил куртку на засеки и перелез на другую сторону, дополнительно разодрав ладонь и болоньевую полу верхней одежды.

У меня был рассеченный лоб, побитое все тело, разваливалась голова, внутри себя чувствовал тоже что-то нехорошее, ногу я проколол, и еще ковылял словно козел. Выглядел я самым настоящим пугалом, вместо обуви у меня были какие-то импровизированные сабо, сжимавшие ступни, что твой испанский сапог; мои денежные средства ограничивались девяноста пятью злотыми, половиной пачки сигарет, надорванным пакетом пластырей и одноразовой зажигалкой.

Зато я жил.

Я сидел на какой-то автобусной остановке под навесом и шмалил вонючую сигарету, произведенную, наверное, из козьей шерсти. Моросил дождик. У меня раскалывалась голова, словно бы кто-то угостил меня дубьем. Если бы можно было блевануть от голода, я давно бы уже так и сделал. Меня всего трясло, и одновременно мне было душно. Болел желудок, и я мерз.

Зато мне удался бравурный побег из морга.

И, опять же, я был жив.

Очень далеко от дома.

Я отдохнул на остановке и потащился, куда глаза глядят, ковыляя, сунув руки в карманы и подняв воротник куртки.

По дороге как-то нашелся ночной магазин. Какая-то особенная компашка перед входом отреагировала на мой внешний вид с уважением, а вот продавщица слегка побледнела.

В громадных холодильных витринах красовались сыры и колбасы, на полках радовали глаз банки различных лакомств, таких как "саперский зельц" или "семейная рубленая колбаса", искушающе представляли себя бутылки самых различных напитков. Я буквально чувствовал ароматы "щецинского паприкаша" или паштета "любимый", хотя они находились в герметически запаянных банках. Но я купил только лишь упаковку порошков от головной боли, минеральную воду без газа и, с отчаяния, стакан кефира и булку. Просто я чувствовал, что если не съем чего-нибудь, то просто потеряю сознание.

Мои средства уменьшились на семь восемьдесят.

Ни на что более я не мог себе позволить. Мне нужно было попасть домой. Никаких сарделек. Никакого паприкаша.

Я заглотал сразу три таблетки, запивая их водой, а потом слопал булку и выдудлил кефир за пару секунд, еще под магазином.

Помогло не сильно.

Снова я пошел на остановку. Там всегда имеется какой-то кусочек крыши и лавка. Остановки – хорошие. Обмыл ноги в ледяной воде из сточной трубы, обтер рубахой и заклеил раны оставшимися пластырями, которые украл из морга. Я не был похож на небесное создание, зато не оставлял за собой кровавых следов.

Близилось шесть утра. Город начинал просыпаться к жизни. Все больше автомобилей пересекало мокрые от мороси улицы. Фаза жизни, определяемая рабочими первой смены. Когда-то, в течение какого-то времени, "на шесть, на работу" обязаны были идти все. От каменщиков до профессоров. С пяти утра трамваи и автобусы превращались в инферно. Теперь же город просыпался в рассрочку. Не столь живо, зато нормально.

Мне была нужна обувь, нужно было что-нибудь поесть, и был нужен билет. На междугородний автобус, на поезд, на что угодно.

Лишь бы домой.

Я поискал рынок.

Тот обнаружился на вытоптанной площади, между какой-то заброшенной промышленной территорией и автомобильной стоянкой. Пусто. Подъезжали только лишь первые, немногочисленные машины, выгружали товар, но лавки были еще закрыты. Люди, проснувшиеся к этому времени, спешили на работу, а не за покупками.