Привычка ненавидеть - Катя Саммер

повышает голос. — Я плачу́ за все. И сейчас специалисты говорят, что больше ничего не могут сделать. Ей нужен…

— Не смей даже произносить это! — Я дергаюсь, и капельница вылетает из вены. Прижимаю ладонь, чтобы остановить кровь.

— …хоспис. И паллиативная помощь.

— Ты не посмеешь ее заживо похоронить.

— Хоспис — это не дом смерти, а достойная жизнь до конца. Не веди себя, как ребенок. Будь взрослым, если решил вести себя по-взрослому.

И снова он душит меня этим напускным спокойствием.

— Нет. Тебя плевать на нас! Ты везде видишь выгоду. Если дело в деньгах…

— Я тоже любил твою мать, — не кричит, но говорит таким ледяным тоном, что по спине прокатывается дрожь. — Я не убийца. Но есть разумные пределы для всего.

Я не слышу его. Не слушаю. Для себя я принял решение и его не изменю.

— Если дело в деньгах, то можешь не платить, я все сделаю сам, — повторяю. Я тоже умею быть настойчивым. Все-таки сын своего отца.

Я уже прикидываю в голове целый план, продумываю подробно. Сейчас, пока буду мучиться с ногой, попробую влезть к Книжнику в долю, они с братом все-таки пытаются что-то мутить со ставками на спорт, и у них вроде бы получается. Где найду на взнос? Займу денег или возьму кредит на первое время, если мне кто-то даст его. У мамы, так уж и быть, оставлю одну сиделку, сам, если понадобится, буду дежурить у нее, чтобы дешевле было. Савва еще недавно рассказывал, что его друг развозит алкоголь по ночным тусовкам и хорошо поднимает на этом. Можно и туда вписаться, если лавочку еще не прикрыли. Вариантов масса, было бы желание.

— Дело не в деньгах. Ты гробишь свое будущее.

— Мне не нужно такое будущее! Я никуда не поеду.

Сам восстановлюсь, не впервой, разберусь во всем. Будет дольше, зато я буду дома. В жопу все эти чудо-лечения за бешеные бабки, полгода понадобится или год — я подожду. Терпения мне не занимать.

— Встреча с представителями английской стороны назначена на конец сентября. Это твой шанс. Не потому что я этого хочу, а потому что ты этого достоин.

— По хуй. Я остаюсь. Сам разберусь с мамой и всем остальным, можешь подтереться своими деньгами.

— Ты сейчас говоришь на эмоциях, я подожду.

— Отвали.

— Ян. — Я отворачиваюсь в другую сторону, не собираюсь продолжать гнилой разговор, но отец не уходит. Он никак не оставит меня в покое! Меня трясет, но я держусь. Я не сдамся при нем. — Я видел, что ты можешь на поле.

— Одна игра ничего не значит, мне повезло и…

— Я видел не одну игру.

Я с ходу врезаюсь в него взглядом. Желание убивать гонит по венам кровь, мне становится жарко теперь. И вот на хрена он врет? Что за театр он тут устроил? Пусть делает звезд из своих новых домашних питомцев! Их там трое у него от модели, которая «мэйд-ин-Израиль». Я видел в интернете фотографии счастливой семейки в рождественских колпаках, кто-то да стрельнет.

— Мне плевать.

— Мне нет.

Когда я собираюсь послать отца, тот будто чувствует: убирает стакан на пол и локтями упирается в колени, ерошит короткие волосы с заметной проседью. Этот жест мне кое-что напоминает, но я не хочу сравнивать нас. Что бы ни говорили, я не похож на него. Мы разные от и до. И я не брошу маму.

— Хорошо. Сейчас не время говорить об этом. Тебе нужен отдых и…

— Мне нужно домой.

— Я поговорю с врачами.

— Мне нужно сегодня же.

Если он желает поиграть в папочку, пусть, блять, доставит меня домой. Это все, чего я хочу.

— Хорошо. Я узнаю, что можно сделать.

Он поднимается, бросает в мусорку стакан.

— И стой, — говорю я, а отец застывает в дверях и смотрит так, будто я ему тут душу начну мигом изливать. — Мне нужна зарядка для телефона.

Он явно что-то хочет сказать, но кивает молча. Выходит из палаты, а я… я не пла́чу, нет. Просто, блять, не могу сдержать одну-единственную чертову слезу.

Следующим утром меня выписывают и вместе с отцом везут на представительской тачке в аэропорт, откуда после завтрака в ВИП-зале, от которого я не отказываюсь, чтобы не сдохнуть, мы летим бизнес-классом домой. На костылях, врученных мне папой, я чувствую себя самым настоящим калекой, но выбора у меня нет. Недели две на ногу точно нельзя наступать, а дальше видно будет. По прилете нужно записаться в травму на прием. Есть знакомый врач, может, нашаманит что-нибудь, он часто и раньше латал меня.

Мике звоню уже перед вылетом. Заспанный совенок пялится в экран, пытаясь разодрать глаза. Десять утра, она все еще в больнице. Не ушла, как не гнал ее. Настырная, вредная и… моя. Сейчас меня так тянет к ней через все километры, что я физически чувствую вибрацию в ребрах. И ни хрена это не из-за трещины.

— Через час буду дома. Из аэропорта сразу к вам.

— Тебе, может, отдохнуть? Как нога?

Про ногу мне пришлось сказать, чтобы не разрыдалась от вида гипса при встрече, про остальное ей пока знать ни к чему. Потом разберусь с синим фингалом во всю грудь.

— Нормально нога. Тот же вопрос. Ты вообще спала?

— Да, конечно, — врет она, мешки под глазами трехдневные скопились. — Спасибо за цветы!

Она поворачивает камеру, чтобы я видел огромный букет разноцветных гипсофил на подоконнике, который отправил вчера — меньшее, что я мог сделать, не сдержав обещание быть с ней в ее день, а затем снова показывает себя.

— Дамы и господа, мы готовимся к взлету, — доносится из самолетных динамиков, и я быстро сворачиваю разговор.

— Ерунда. Скоро буду, уже вылетаем.

Мика целует меня в экран, а я прячу от отца телефон, потому что он косится на него. Не знаю, как объяснить, но не хочу Мику делить ни с кем. Вообще. Это все только между нами. И мне плевать, что подумают другие.

— Я буду в городе еще три дня, — говорит отец, когда мы, прилетев, спускаемся по рукаву в терминал. — Остановился в «Рэдиссоне». Обратный билет забронировал и на тебя тоже…

— Зачем?

— …поэтому, если ты решишь… — опять начинает отец.

— Не надо, — уже