Ребекка с фермы Солнечный Ручей - Кейт Дуглас Уиггин

Ребекка увидела тетю Миранду лишь спустя несколько дней после того, как вернулась в кирпичный дом. В комнату к Миранде заходила только Джейн, так как больная упорно отказывалась допустить к себе кого бы то ни было, пока ее лицо не приобретет обычный вид. Но дверь спальни всегда была приоткрыта, и Джейн казалось, что сестре приятно слышать легкие, быстрые шаги Ребекки. Сознание Миранды было теперь совершенно ясным, и, если не считать почти полной обездвиженности, она большую часть времени не испытывала никаких страданий и с нервной настороженностью следила за всем, что происходило в доме и за его пределами.

- Собрали ли паданцы в саду для яблочного пюре? Хорошо ли уродился картофель на холмах? Цвела ли уже кукуруза? Скосили ли верхние луга? Вывесили ли везде липкую бумагу от мух? Есть ли муравьи в молочне? Предлагали ли дрова? Прислал ли банк купоны?

Бедная Миранда Сойер! Даже у той великой черты, что разделяет жизнь и смерть, когда тело, пораженное болезнью, более не подчинялось ее железной воле, она оставалась все той же: никакие неземные видения не проносились в ее уме, ничего не было в нем, кроме мелких тревог и низменных забот. Не сразу может душа заговорить с Богом, как бы ни был Он близко. Хотя духовное сознание быстро постигает те истины, в которых нуждается, но если небесному языку так никогда и не научиться, бедной душе приходится пользоваться словами и выражениями, на которых она выросла и которыми пользовалась изо дня в день. Бедная мисс Миранда! Узница в тюремных стенах собственной натуры, слепая перед лицом откровения, ибо никогда не пользовалась духовным зрением, глухая к ангельским голосам, ибо никогда не пользовалась духовным слухом.

Пришло утро, когда она наконец попросила позвать Ребекку. Дверь в затемненную комнату больной отворилась, и на фоне солнечного света появилась Ребекка с букетиком душистого горошка в руках. Бледное, с заострившимися чертами лицо Миранды в обрамлении ночного чепца казалось изможденным, а неподвижное тело под покрывалом вызывало жалость и сострадание.

- Входи, - сказала она. - Я еще не умерла. И будь добра, не замусоривай постель этими цветами.

- О нет! Я поставлю их в стеклянный кувшин, - сказала Ребекка и отвернулась к умывальнику, пытаясь овладеть голосом и удержать слезы, наполнившие глаза.

- Дай мне взглянуть на тебя. Подойди ближе! Какое на тебе платье? - спросила тетка слабым, надтреснутым голосом.

- Голубое, ситцевое.

- Твое кашемировое не выцвело?

- Нет, тетя Миранда.

- Ты держишь его в темном шкафу, вывернутым наизнанку, как я тебе говорила?

- Всегда.

- Твоя мать варила варенье?

- Она не написала.

- Она всегда умела писать письма так, чтобы ничего в них не сказать. Что сломал Марк, с тех пор как я заболела?

- Совсем ничего, тетя.

- Что это с ним? Неужели обленился? Каким растет Джон?

- Он будет лучшим из всех нас.

- Надеюсь, ты не стала делать все в кухне кое-как, оттого что меня там нет. Ты обдаешь кипятком кофейник и ставишь его вверх дном на подоконник?

- Да, тетя Миранда.

- Только и слышу, что "да", и от тебя, и от Джейн, - простонала тетка, пытаясь подвинуть свое оцепенелое тело, - но все время, пока я лежу здесь, я знаю, что дела идут не так, как мне хочется.

Последовала долгая пауза. Ребекка присела у постели и робко коснулась теткиной руки, глядя на исхудалое лицо и закрытые глаза. Сердце ее переполняли нежность и жалость.

- Мне ужасно стыдно, Ребекка, что ты была на выпускной церемонии в марлевом платье, но я ничего не могла поделать. Когда-нибудь ты услышишь о причине и узнаешь, что я пыталась сделать для тебя. Боюсь, ты была всеобщим посмешищем.

- Нет, - ответила Ребекка. - Многие говорили, что наши платья были самыми красивыми. Марля выглядела как мягкое кружево. Не тревожьтесь ни о чем. Вот я, совсем взрослая и образованная - третья в классе из двадцати двух учеников, тетя Миранда, - и мне уже предложены хорошие должности. Взгляните на меня! Высокая, сильная, молодая, готовая вступить в жизнь и показать, что сделали для меня вы и тетя Джейн. Если вы хотите, чтобы я оставалась поблизости, я поступлю на место помощника учителя в Эджвуде. Тогда я смогу быть здесь по вечерам и в воскресенье и буду помогать вам. А если вы чувствуете, что поправляетесь, то я поеду в Огасту, так как там на сто долларов больше и к тому же можно учиться дальше.

- Послушай меня, - сказала Миранда дрожащим голосом, - выбирай лучшее место и не думай о моей болезни. Я хотела бы прожить столько, чтобы умереть, зная, что ты выкупила эту закладную. Но думаю, не доживу.

Она замолчала, утомленная, так как уже давно не говорила так много. Ребекка тихонько вышла из комнаты, чтобы поплакать в одиночестве и задуматься: неужели старость должна быть такой мрачной, такой суровой, неужели, даже медленно спускаясь в долину смерти, она остается такой же неуемной и никогда не смягчается?

Дни проходили, и Миранда становилась все сильнее и крепче. Ее воля казалась несгибаемой, и вскоре ее уже можно было подвозить к окну в кресле на колесиках. Ее главным желанием было достичь такого улучшения своего состояния, чтобы доктор мог заходить не чаще чем раз в неделю, и тем самым уменьшить счет, который из-за ежедневных визитов возрастал до такой пугающей суммы, что мысль о ней преследовала Миранду днем и ночью.

Понемногу надежда возвращалась в юное сердце Ребекки. Тетя Джейн накрахмалила для нее воротнички и лиловое муслиновое платье, с тем чтобы, как только доктор объявит, что Миранда на пути к выздоровлению, Ребекка могла отправиться в Брансуик к мисс Максвелл. Все самое прекрасное должно было произойти там, в Брансуике, если только ей удастся приехать туда к августу, - все, чего может пожелать душа и представить воображение, ибо ей предстояло быть единственной гостьей мисс Максвелл и сидеть за столом с университетскими профессорами и другими великими людьми.

Наконец наступил день, когда несколько простеньких платьев были упакованы в старый сундучок, обитый некрашеной кожей, вместе с ее любимым коралловым ожерельем, марлевым выпускным платьем, значком семинарии, кружевной пелериной тети Джейн и совершенно новой шляпой. Шляпа была из белого лыка с венком из дешевых белых розочек и зеленых листиков и стоила от двух до трех долларов - беспрецедентная сумма в жизни Ребекки. Эту шляпу она примеряла каждый вечер перед тем, как лечь спать. Даже в сочетании с ночной рубашкой этот головной убор ослеплял своим великолепием, но если надеть его с марлевым платьем, то - Ребекка ясно это чувствовала - даже достопочтенные профессора обратят на него внимание. И право же, можно не сомневаться, что ни один профессорский взор, которому выпал бы счастливый случай встретить эти сверкающие из-под гирлянды белых розочек черные глаза, никогда не перестал бы устремляться в них со вниманием!