Черные руны судьбы - Дмитрий Казаков

Но последняя мысль унеслась, сметенная вихрем экстаза, и на какое-то время она потеряла себя, перестала видеть и слышать, и испустила долгий, переливчатый, искусительный вскрик.

Стены зала словно раскачивались, очертания колонн и потолка слегка расплывались.

Эрвин испытывал такое удовольствие, какого не переживал никогда в жизни, и виной всему женщина, ловкая и умелая в плотских утехах. О, как бы он хотел, чтобы на ее месте находилась Корделия, но увы, волосы ее были не рыжими, а черными, кожа – не белой с веснушками, а смуглой, а глаза блестели зеленью, точно у злой и похотливой кошки.

Но внутри этого удовольствия прятался стыд.

Среди прочих обетов послушники обещали не касаться женщины, хранить целомудрие…

И он его не сохранил, позволил себе отдаться греху! Простит ли Вечный?

Да, в Кардифре он был готов отказаться от служения, но там он собирался отречься, движимый любовью, желанием быть вместе с дочерью лекаря на всю жизнь! Здесь же им владела похоть, разожженная зеленоглазой и черноволосой блудницей, настоящим выкидышем утробы Хаоса!

Она делала так, чтобы Эрвин едва не визжал от наслаждения, он же ненавидел ее за это – как воплощенное искушение, как открытого врага истинной веры, как того, кто сильнее, не благодаря уму или мускулам, а красотой и телесной притягательностью, против чего он не знал защиты.

– Прости, Властитель, прости и убереги… – прошептал юноша, корчась от блаженства, и тут рука его коснулась чего-то твердого.

Меч! Клинок Нейли, который она отбросила в сторону, начав соблазнять его!

Как просто взять его, и ударить, целясь в бок, под упругую белую грудь… но ведь среди обетов, причем на одном из первых мест был и запрет на убийство того, кто не покушается на твою жизнь.

«Это не грех, это благое деяние, – зашептал в голове у Эрвина настойчивый голос. – Ты уничтожишь не человека, а демоницу в образе женщины, засыплешь источник скверны, разобьешь сосуд греха и нечистоты».

Перед глазами замелькали надписи, которые он видел, путешествуя по подземелью, но на этот раз словно высеченные громадными огненными буквами: «Не сомневайся в вере!», «Исполняй волю Мою!», «Повинуйся без рассуждений!», «Сохрани чистоту храма!».

Пальцы юноши сомкнулись вокруг эфеса, он потянул клинок на себя.

Но как же быть с Халльвардом, ведь он увидит то, что произойдет, и осудит убийцу?

«Его тоже нужно зарезать, пока он беспомощен, – зашептал тот же голос. – Лишенный разума, лишенный веры здоровяк – разве тебе жалко это никчемное создание? Убей их обоих, и ты один с легкостью выйдешь из подземелья, эти двое только мешают…»

«Но как же так? – подумал Эрвин. – Ведь Халльвард спас меня с зале с бассейном, когда сражался с теми стражами… а ведь мог отступить в сторону и позволить им сожрать меня…».

Розовые колонны и серый потолок исчезли из виду, юноша обнаружил себя в огромном шатре: полог откинут и виден воинский лагерь, ходят люди, горят костры, сквозь отверстие вверху проникают солнечные лучи, а на кресле у задней стенки, на подстеленной тигровой шкуре сидит мощный мужчина с седой бородкой и черными пронзительными глазами.

Рядом с ним – стражники, напротив – еще двое воинов, а между ними – худой, изможденный юноша в бедной одежде.

– Я сдержу слово, – говорит он, сгибаясь в поклоне. – Я покажу вам истинный путь, господин.

И тут же прыгает вперед, в руке его сверкает нож.

Сидящий в кресле отшатывается, выхватывает меч, бросаются на наглеца стражники, но нож уже воткнулся под седую бородку, и по лезвию ручьем течет кровь, безумно, удивительно алая.

– Вот истинный путь! – кричит юноша, и глаза его горят. – Вечный примет меня!

«Лишение жизни богохульного императора Тавифа, тот подвиг, после которого память мученика Аллия была увековечена, а жизнь его записана в Книгу Истины» – подсказала память.

Эрвин вздрогнул, обнаружил, что он все там же, спину его царапают шершавые каменные плиты, в руке меч, и что женщина на нем стонет, как безумная, закинув голову.

«Ударь ее! Убей блудницу!» – взвыл голос в голове.

«Нет, нет… я не могу, – подумал юноша. – Кто я такой, чтобы решать, кто достоин жизни, а кто нет? Самый закоренелый грешник может увидеть свет истины, обратиться к Вечности и достигнуть ее, и не преступление ли – лишать его такого шанса, обрывать нить чужой жизни?».

Зато нарушение запрета на убийство точно будет грехом, а если добавить к блудодеянию еще и душегубство, то какой он после этого послушник, как посмеет после такого войти в Обитель Света? Стены древнего храма обрушатся на святотатца, прочный пол проломится под тяжестью его преступлений, и Вечный не простит…

Ладонь на рукояти меча задрожала, Эрвин выпустил ее, и услышал рядом что-то похожее на разочарованный вздох. Но почти тут же Нейли вздохнула удовлетворенно, оба звука слились, и он решил, что ему показалось.

А в следующий момент женщина лежала рядом, касаясь его плеча соском, и от этого по коже бежали мурашки.

– Это было хорошо, – мурлыкнула она голосом, так не похожим на свой обычный.

Эрвин боялся смотреть в ее сторону, не хотел вновь попасть под ее власть, понимал, что надо бы отодвинуться, одеться и начинать каяться, читать канон Большого Искупления… но он не мог.

Вина колола сердце, ворочалась изнутри, словно большой и неуклюжий еж.

– Давно так здорово не было, – голос Нейли вновь изменился, стал тонким и звонким, и юноша подумал – не одержима ли она? не прячется ли в красивом теле вышедший из Хаоса дух, а то и не один?

– Обманываешь ты… – проговорил Эрвин. – Помилуй Вечный, наверняка со всеми этими своими, кто тебя сюда привез, переспала… И с гномом, и с эльфом, и с половинчиком тоже…

Он понимал, что несет ерунду, но язык и губы двигались вопреки воле хозяина, выплескивая горечь и обиду.

– Нет, не было такого, – Нейли села, и принялась одеваться. – Они странные. Вспомнить хотя бы, как они своего убитого дружка похоронили…

И дальше она рассказала про обряд, в котором Эрвин, к собственному изумлению, узнал ритуал похорон, использовавшийся в обители.

– Нет, это невозможно… – сказал он, когда женщина замолчала.

– Думай, что хочешь, но оно так и было, – она встала одним гибким движением, подняла меч, а когда увидела, что тот наполовину вытащен из ножен, нахмурилась и бросила на юношу злой взгляд.

Прилетевший из глубин подземелья ветер взъерошил ее волосы, прошелся по телу Эрвина холодной метелкой. Он покрылся мурашками, а Нейли со стуком задвинула клинок на место, и пошла к журчащему у стены ручейку.

– Помилуй Вечный… – сказал юноша, и потянулся за одеждой.