Карфаген должен быть разрушен - Александр Немировский

По площади прокатился гул одобрения.

— Вытягивая у карфагенян уступку за уступкой, — продолжал оратор, — ромеи обезоружили великий город и теперь хотят его уничтожить. Такая же судьба постигнет и наш Коринф, если мы споткнемся о тот же камень. Ромеи требуют, чтобы мы оказали им помощь в войне против Филиппа, сына Персея, объявив его самозванцем. А я считаю, что надо объединиться с Филиппом и изгнать ромеев из Эллады. Македоняне были нашими врагами пятьдесят лет назад. Теперь наши враги — ромеи. Они, как разбойники, ворвались в наш дом и увели к себе в Италию наших отцов. Семнадцать лет мы бессмысленно слали посольство за посольством. Теперь же, когда из тысячи увезенных в расцвете сил вернулось менее трехсот состарившихся на чужбине, у Рима хватило наглости обратиться к нам за помощью. Семнадцать лет мы терпели произвол ромеев! Неужели же и теперь, как рабы, по первому окрику выполним повеление самозваных господ?

Последние слова потонули в восторженном реве. Сосед Полибия, судя по одежде и облику — ремесленник, закричал:

— Молодец, Критолай!

В голове у Полибия помутилось.

«Критолай, сын Телекла… Твой отец морщился при одном слове «бой». Ты вырос бойцом. «Из нашего страдания что-нибудь родится», — сказал Телекл. Он имел в виду творения духа — картину Александра, мою историю, а родился гнев. Дочерью гнева стала страсть. Страсть породила красноречие. Из бушующего красноречия, как из пламени, летят искры. Они могут сжечь города».

Полибий закрыл лицо руками: «Нет! Нет! Здесь мне нечего делать! К Мениллу! В Египет! В Египет!»

В то утро начальники отрядов собрались в царском шатре. Николай, облаченный в кольчугу, начал первым:

— Теперь у нас семь тысяч обученных воинов. На подходе отряд прославленного фракийского воителя Барсабы. И еще пятьсот молосских псов.

— Откуда в моем царстве столько этих могучих животных? — поинтересовался Андриск. — Ведь это собаки Эпира.

— Именно поэтому их так много, — ответил Николай. — Когда ромеи превратили четырнадцать свободолюбивых племен Эпира в одно племя рабов, стада остались без людского присмотра. Македонские пастухи, перейдя Пинд[100], увидели овец и коз, охраняемых одними собаками. Верные животные терпеливо ожидали хозяев, никого не подпуская к стаду. Стоило немало трудов приручить собак, ставших еще более свирепыми.

— Прекрасно! — воскликнул Андриск. — Эпирцы были союзниками моего отца Персея. Теперь же в моем войске будут сражаться с ромеями эпирские псы. Но не разбегутся ли они, когда их спустят с поводка?

В глазах старого моряка зажглись искорки.

— Будь уверен, повелитель. На эпирских псов можно положиться. К тому же в нашем лагере никого не кормят чесноком и луком.

Шатер наполнился хохотом. Но внезапно стало тихо. Стражи впустили человека в запыленном гиматии. На вид ему можно было дать лет сорок с небольшим, впрочем, годы ему могла прибавить усталость, сквозившая во всем его облике.

— Я вижу, у тебя новости, друг, — сказал Николай, положив ладонь на плечо незнакомца.

— Это так! — выдохнул незнакомец. — В Пирее высадился легион, носящий у ромеев третий номер. Им командует претор Ювенций Фална. Не дав воинам отдыха, он повел их через Афины в Беотию.

Андриск наморщил лоб, делая вид, что вспоминает.

— Третий легион… Кажется, в битве при Пинде им командовал легат консула Сципион Назика.

— Да, государь, — подхватил Николай. — Это тот легион, который решил исход несчастного для Македонии сражения. И сразу же Эмилий Павел, чтобы вознаградить отличившихся воинов, направил его в Эпир, где были разрушены десятки городов. Затем, отягощенные добычей, воины вернулись в Беотию и разбили лагерь близ Фив.

— Не туда ли меня привели с отцом и братом? — спросил Андриск.

— Туда! — сказал Николай.

— Многое выветрилось из памяти, — проговорил Андриск. — Но мне не забыть оскала злорадных усмешек. Один легионер толкнул меня, когда я задержался, выходя из палатки Эмилия Павла. Вместе с консулом был его сын, юноша лет шестнадцати.

— Теперь он, принявший имя усыновителя — Публий Корнелий Сципион, — избран консулом и направлен под стены Карфагена, — сказал Николай.

— Не поэтому ли против нас послан лишь один легион? — спросил Андриск.

— Не думаю! — отозвался Николай. — Вряд ли в Риме догадываются, что нам удалось собрать армию. Ювенций Фална идет к нам в Македонию, словно бы перед ним мятежники. Он не рассчитывает на серьезное сопротивление.

— Недавно, — сказал Андриск, — в мои руки попала история, написанная эллином Полибием. Мне запомнилась битва при Тразименском озере, в ходе которой было уничтожено консульское войско Гая Фламиния. Гай Фламиний двигался, не соблюдая предосторожностей. У нас, как я понимаю, сходная ситуация. Ювенций Фална торопится как можно быстрее попасть в Македонию. Поэтому разумнее всего будет выйти ему навстречу и дать ему бой в Фессалии.

— Прекрасная мысль! — воскликнул Николай. — В Македонию ромеи могут пройти двумя путями, через Перребийские горы и через Аскуридское болото.

— Да! Да! — подхватил Андриск. — В этих Перребийских горах мой отец был обойден Эмилием Павлом и отступил к Пидне. Сейчас у претора Ювенция лишь один легион, и об обходе не может быть и речи. В Перребийских горах следует устроить засаду, чтобы у ромеев не осталось времени для отступления или постройки лагеря.

— Верно! — поддержал Николай. — Мы выступим сегодня ночью.

Филарх приоткрыл дверь. Его взгляд столкнулся со взглядом сидевшего за столом Деметрия. За год царь еще более обрюзг и стал удивительно похож на своего отца Селевка в последние годы его жизни.

— А, это ты, Филарх, — проговорил Деметрий с таким безразличием, словно бы расстался со своим секретарем вчера. — Кто-то мне говорил, что корабль попал в бурю и ты утонул вместе с самозванцем…

— Мало ли что болтают! — проворчал Филарх. — А дело было так: в открытом море наварх[101]Николай напал на меня и, связав, доставил в Остию, где по твоему письму сдал претору вместо лже-Филиппа.

Глаза у Деметрия округлились.

— Ха-ха! Вместо самозванца. Но ведь ты старик… А он… Ха! Ха!

Его толстые щеки тряслись, как желе из свиных ножек.

— Что тут смешного? — произнес Филарх обиженно. — В твоем письме не было указания примет. А ромеи верят написанному. Меня отпустили лишь через месяц. Тогда уже была осень, и навигация прекратилась. Пришлось зимовать в Риме. Дав событиям такой оборот, судьба оказала тебе, царь, великое благодеяние.