Разрушительница пирамид - Татьяна Полякова

– У Верки есть парень? – спросил Савва, стараясь не потерять машину из виду.

– Она ничего мне об этом не говорила. – «Хотя, поболтать любит, – хотела добавить я. – С другой стороны, мы ведь не подруги, чтоб рассказами о парнях делиться».

Наше путешествие получилось не особенно длительным, «Фольксваген» свернул в тихий переулок и въехал во двор частного деревянного дома, каким-то чудом сохранившегося в центре. На фасаде, кстати, висело объявление «Продается». Надо полагать, скорее всего, продают, землю, которая здесь на вес золота. Домик вряд ли кому-то покажется особенно привлекательным, а вот земли к нему, судя по некрепкому деревянному забору, прилагалось немало.

Проехав чуть дальше, мы притормозили у дома напротив, выглядящего куда богаче. Услышали, как захлопнулись двери «Фольксвагена», и на пару минут смогли увидеть Верку в компании мужчины. Он обнимал Верку за плечи, что-то со смешком ей рассказывая, в общем, можно было с уверенностью предположить: отношения у них близкие.

– Это он, – взглянув на физиономию мужчины, пробормотала я в крайнем недоумении.

– Кто? – не понял Савва, но тут же чертыхнулся. Достал рисунок Архипа и протянул мне. – Точно он.

И в самом деле, гнусная рожа на портрете имела явное сходство с оригиналом, хотя уши у Веркиного возлюбленного были на положенном месте, и нос тоже.

– Все-таки Архип – гений, – хмыкнул Савва, убирая рисунок. – Номер машины есть, адрес тоже. Значит, сможем узнать, что это за тип.

Однако сразу мы не уехали. Выждали примерно с полчаса, пока не стало ясно: парочка здесь, скорее всего, надолго. Сторожить их и дальше смысла не было, и мы отправились восвояси.

В доме Долгорукова нас ждали все те же: мама с Максиком в глубокой медитации и скучающая Пелагея, почему-то в шикарном вечернем платье и босиком, с бокалом красного вина в руке. Я подумала, что предаваться греху пития она могла бы и у себя, не вводя в соблазн маму. С другой стороны, мы тут тоже на птичьих правах, так что поднимать этот вопрос все же не стоит.

– Ну, господа сыщики, новости есть? – спросила она.

– Новостей завались, – ответил Савва. – А скажи-ка мне, прекрасная Пелагея, ты знала, кто на самом деле сидел за рулем?

Пелагея закашлялась, едва не подавившись, ибо именно в тот момент делала очередной глоток.

– Когда? – спросила она, справившись с кашлем. Кстати, процесс явно затягивала.

– Тогда.

– Ты аварию имеешь в виду?

– Ага, гибель женщины и ребенка.

– Как кто? Водила, конечно. Этот… забыла, как его звали.

– А про большую дружбу с Осмоловым тебе дорогая подруга не рассказывала?

Пелагея тяжело вздохнула.

– Это давно было.

– Ага, в одно время с гибелью близких Чуйкова.

– Ты на что-то намекаешь?

– Я не намекаю, я прямо говорю: если есть, что рассказать, валяй. Не то я тебя на хрен пошлю вместе с некогда дорогой, но усопшей подругой.

– Чего это на тебя нашло? – обиделась Пелагея.

– Дурак я, что ли, почем зря по городу мотаться?

– И ничего не зря… Ладно. Она была любовницей Осмолова. И вытянула из него приличные деньги. Не спрашивай как. То есть за что. Я думала, за любовь. Для мужиков, я нормальных мужиков имею в виду, вполне естественно позаботиться о своей женщине. Ты с Чуйковым виделся? Что он тебе наболтал?

– Что за рулем был Осмолов. А водила взял на себя чужой грех за большой гонорар. Любаша, вполне возможно, получила компенсацию за молчание.

– Вот как… Выходит, везде голимый расчет, и нормальные мужики – мечта практически недостижимая.

– Как-то так, – развел руками Савва. – Теперь о дружбе с Кавериным. Могла Любаша нынешнему любовнику бывшего сдать? В надежде на длительную связь и очередную компенсацию?

– Охренеть как завернуло, – потерев нос ладонью, в глубокой задумчивости сказала Пелагея. – И кто, по-твоему, помог ей от нас безвременно уйти? Каверину вроде бы ни к чему, а Осмолов в тюремной больничке геморрой лечит. Или это делу не помеха?

– А может, мужики и вовсе ни при чем? – усмехнулся Савва. – Взглянула она на жизнь свою с перепоя или вообще на трезвую голову и решила: дай-ка утоплюсь.

– О покойниках плохо нельзя. Бог накажет. Значит, по-твоему, Чуйков ни при чем?

– Если и были у него противоправные намерения, так разве что руки погреть. Получение, так сказать, разумной компенсации за страдания.

Пелагея поморщилась.

– Цинизм тебе не идет.

– Ну, извини. Любаша за рулем не была совершенно точно, чему имеется свидетель, и Чуйков ее в гибели родных не обвиняет. А вот у Осмолова повод избавиться от нее есть. Всплыви то старое дело, жизнь нашему бизнесмену это точно не упростит.

– Это ясно. И как, по-твоему, он все провернул? Убийство Любаши, я имею в виду. К кому Осмолов мог из тюрьмы обратиться?

– Об этом лучше у него спросить.

– Это ирония?

– Разве? В любом случае, если Любаше помогли, а Каверин рыщет в поисках киллера, значит, тюрьма для решения насущных вопросов серьезной помехой не является.

– И что мы будем с этим делать?

– Поднимем твои многочисленные связи. Для начала не худо бы взглянуть на камеры видеонаблюдения. В доме Любаши и по пути следования к Оленевке. А я следака навещу, который вел дело Питиримова. Вот только информацию на него соберу. Для знакомства это не лишнее.

Пелагея согласно кивнула и, указав на бокал в своей руке, к тому моменту уже пустой, спросила меня:

– Компанию составишь?

– Не могу. Наследственность дурная.

Она с ухмылкой удалилась, а я побрела в свою комнату.

Гражданская панихида началась в десять утра. Проводить Олега народа собралось предостаточно. Меня, собственно, никто не звал, оттого я жалась в сторонке, наблюдая за Веркой. Савва предпочел остаться в машине.

Чувствовалось, что граждане пребывают в некоем тревожном недоумении. Кончина Олега стремительно обрастала слухами, о чем свидетельствовала его страница в соцсетях. При жизни заглядывал он сюда нечасто и особой популярностью похвастать не мог, но с момента обнаружения его тела посещения страницы били все мыслимые рекорды. Среди скорбных записей встречались и довольно любопытные. Например, «Как веревочка ни вейся» или «Ясно было, что добром все не кончится». Я пыталась связаться с написавшими это, но желание общаться у них мгновенно улетучилось.

Стоя в углу просторного зала, я разглядывала присутствующих с особым вниманием. Все вместе и каждый в отдельности казались мне подозрительными, но чем конкретно, внятно объяснить я не могла. Сюда я явилась не столько для того, чтобы определить потенциального убийцу (мысль о том, что он непременно придет на похороны, поддерживается вековой детективной традицией), сколько чтобы внушить кое-какие мысли Верке, дабы сдвинуть наше расследование с мертвой точки.