Солдат, сын солдата. Часы командарма - Эммануил Абрамович Фейгин

меня, друзья, — сбивчиво и виновато сказал Саша. — Но я забыл... У меня срочное дело. Я должен вернуться в казарму. Нет, нет, ты оставайся, Сережа, я один...

Его уход был очень похож на бегство, и его друзья долго смотрели ему вслед, ничего не понимая, а когда наконец поняли, взглянули друг на друга и расхохотались. Спросите у них сейчас, почему они смеются, и они, пожалуй, ничего не смогут вам ответить. Просто так смеются. Потому что вдруг легко и хорошо стало. Просто так.

— Мы еще долго будем стоять? — спросила Ирина.

Сережа взял девушку под руку и, все еще смеясь, подумал как о чем-то несомненно справедливом: «Третий в таком деле лишний. И третий ушел».

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

1

Василий Михайлович приехал неожиданно, не предупредив внука. Когда лейтенанту Громову сказали, что ему приказано срочно явиться в штаб полка к генералу Громову, Геннадий подумал: «Отец». И следует признаться, не очень этому обрадовался. Всегда занятый по службе, отец мог приехать к Геннадию только для строгого и крутого разговора. Понятно, что это будет разговор о Варе и обо всем, что произошло с ней в семье Громовых. Тяжелый предстоит Геннадию разговор с суровым и требовательным отцом. «Ах как не вовремя это! Слишком свежа еще рана: чуть притронешься к ней — и волком взвоешь, такая боль».

Вот почему Геннадий почувствовал облегчение, когда, открыв дверь кабинета замполита, увидел невысокого, сутулого старика в длинном, чуть не до пят, штатском пальто. «Дед! Как чудесно, что это мой добрый дед!» Он никогда не бранит, не отчитывает, не наставляет Геннадия. Он просто разговаривает с ним. Он поможет внуку терпеливо распутать все запутанное, разобраться во всем, что сложно, прояснить, что неясно.

— Спасибо, дед, что ты меня не забыл.

— Как же я могу тебя забыть, ты у меня один, — ответил Василий Михайлович, обнимая внука.

— Ты на самолете, дедушка?

Василий Михайлович грустно усмехнулся:

— Какой теперь из меня летун. Мне и в поезде растрясло все косточки.

Геннадий удивился: «Дед жалуется? Это так непохоже на него». Он посмотрел на Василия Михайловича и почувствовал, как тоскливо сжалось сердце. Всего год они не виделись, и как дед изменился. Тогда он выглядел совсем молодцом. А сейчас это очень старый и, видимо, очень больной человек. Охваченный жалостью и страхом за родного, любимого человека, Геннадий чуть было не спросил: «Дедушка, милый, что ж это с тобой?» Но тут же понял бессмысленность такого вопроса.

В дверь постучали, и в кабинет вошел сам хозяин его — замполит подполковник Аникин. Он представился Василию Михайловичу и, когда тот приветливо поздоровался с ним, сказал:

— А я, товарищ генерал, уже однажды вам представлялся. Правда, давно это было, в феврале сорок второго года.

— Значит, в районе Сарн?

— Так точно, товарищ генерал, в районе Сарн.

— Партизанил?

— Более года, пока не ранило меня, воевал в отряде вашего тамошнего соседа.

— Вы тогда в февральских боях здорово нам помогли. Не будь поддержки вашего отряда, раздавили бы нас немцы. Так что спасибо, подполковник. С радостью жму вашу руку.

Аникин смутился:

— Спасибо, товарищ генерал. Но я лично... чем я мог помочь вам тогда? В то время я еще рядовым был.

Василий Михайлович нахмурился:

— Неправильно рассуждаете, подполковник. А еще политработник. Рядовой! В этом и сила, что рядовой. В гитлеровцев стреляли?

— Приходилось.

— Попадали в них?

— Случалось — попадал.

— Значит, помогали. А вы говорите... Ну пошли, Гена, не будем мешать подполковнику.

— Да нет, что вы, товарищ генерал, какие сейчас у меня дела, сегодня же воскресенье, — поспешно возразил Аникин. — Разрешите спросить вас: может, желаете пройти в подразделение, посмотреть, как живем, в людьми побеседовать?

— Сначала я к внуку пойду, у нас с ним кое-какие семейные дела.

— Тогда разрешите, я прикажу подать машину.

— Спасибо, мы пешочком. Ну, а если потом что понадобится, я скажу, товарищ подполковник, не постесняюсь. Все-таки мы вместе партизанили.

2

Геннадий чувствовал себя очень неловко оттого, что встречные солдаты приветствуют не генерала Громова, а его, лейтенанта Громова. Но откуда им pнать? Идет по военному городку, постукивая палочкой, дряхлый старичок. Следовало бы, конечно, поприветствовать его из уважения к старости, в народе так принято, но уставом это не предусмотрено — на военной службе старый не обязательно старший. Геннадий это понимает, винить тут некого, и все же неловко и обидно, а самое главное — деда жаль.

Как беспощадна старость! Как она согнула деда! А он всегда казался Геннадию железным, несгибаемым. Бедный дед! И Геннадию вдруг вспомнился солнечный летний московский день. Василия Михайловича тогда пригласили в Кремль для вручения ордена, и десятилетний Гена условился с дедом, что будет ожидать его у входа в Александровский сад. Дед обещал ему прогулку по Москве. Ах какая это была чудесная прогулка, на всю жизнь запомнилась она Геннадию. Как красив, как великолепен был тогда дед в своем генеральском мундире, при всех орденах и медалях. С каким почтительным восторгом козыряли ему встречные солдаты и офицеры, узнавая знаменитого партизанского вожака. И Геннадию, озаренному тогда дедовской славой, казалось, что сам он тоже какой-то необыкновенный, во всяком случае не простой десятилетний мальчишка, страдающий из-за неудачных школьных отметок. А теперь... Ну кому теперь придет в голову, глядя на этого старика в потертом пальто, что он и есть тот самый прославленный партизанский генерал, о котором сложены легенды?

Геннадий с трудом подавил вздох.

— Дед, — сказал он с укоризной, — ну чего ты в штатском приехал? Даже неудобно — генералу являться в воинскую часть...

— А я, Гена, к внуку своему приехал, а не в воинскую часть.

— Ну, а внук же у тебя военный. И он твой генеральский мундир уважает.

— А я, думаешь, не уважаю? Потому и не надел, что уважаю. Сейчас на меня мундир надеть — все одно, что на жердь его напялить. Нет уж! Когда помру, тогда обрядите меня в мундир. Для последнего парада, — невесело усмехаясь, ответил Василий Михайлович.

Ох как тревожно, как