О бедном вампире замолвите слово - Ирина Боброва

Усмехнувшись, он внимательно посмотрел на гостью и неожиданно для себя залюбовался незнакомкой. Перемазанная косметикой девушка затронула самые тонкие струны в душе певца и композитора. Если ее умыть, замарашка будет очень мила. Личико сердечком было таким юным, что сердце монстра алтайского рока охватило желание прижать девушку к себе и никогда не отпускать, захотелось защитить от всех невзгод, какие только могут встретиться на жизненном пути. Эдик смутился и, покраснев, отвел взгляд. Девушка тоже была смущена таким пристальным вниманием, но все же справившись с растерянностью, ответила:

— Да, вампиры питаются кровью.

— Дантес, Пушкин наш уже мысленно рисует портрет прекрасной незнакомки, так что в аптеку бежать тебе придется.

— Ты что?!! — Саша Пушкин даже подскочил от такого заявления.

— Она же совсем еще ребенок! — зло прищурив глаза, поддержал его Дантес.

— Мне две тысячи лет, — невпопад сказала гостья.

— Кто о чем, а вшивый о сексе, — вздохнул Мамонт Дальский, озабоченно глянув на незнакомку. — Гематогену купите. Слышали же, ребенок кровью питается, а где мы ей кровь ночью найдем? Донорские пункты закрыты.

Девушка снова всхлипнула, из глаз потекли слезы, смывая с ресниц остатки туши.

— Ну и чего плачешь? — поинтересовался Мамонт.

— Тебя как зовут? — тут же спросил Эдик.

— Сервиза, — ответила гостья Дантесу.

— Я Эдик, он — Саша Пушкин, а этого ископаемого дяденьку зовут Мамонт.

— Ну рядом с дамой двух тысяч лет от роду я не ископаемое, а младенец! — хохотнул экономист.

— Мало вам быть человеком, вы еще и мамонт? — удивилась Сервиза, округлившимися глазами взглянув на Дальского.

— Мне то же самое Кирпачек сказал, — ответил Мамонт, вспомнив вампира.

— Кирпачек! — Сервиза кинулась к Дальскому, схватила его за рубаху и, едва сдерживая рыдания, спросила: — Где он?!!

— В мире, где текут реки крови, где живут эльфы и гоблины, упыри и тролли… — задумчиво проговорил экономист, заподозрив невозможное. — Когда-нибудь ты найдешь своего друга.

Гостья прошла к столу, села на старый расшатанный стул, положила руки на столешницу и сгорбилась, опустив голову.

— Не переживай ты так. — Эдик подсел ближе, погладил девушку по голове, утешая, словно обиженного ребенка.

Сервиза подняла на него взгляд, внимательно посмотрела и тихо сказала:

— Я думала, вы монстры, а вы, оказывается, совсем не страшные.

— Это называется трагедия, — подал голос художник Саша Пушкин. Он давно достал бумагу и карандаш — делал наброски для будущего портрета Сервизы. — Монстры должны быть страшными. Мамонт, ты расскажи ей что-нибудь. Она когда слушает, то спокойно сидит.

Но Мамонт ничего не ответил. Тогда Эдик Дантес встал и, достав из шкафа гитару, тронул струны. Потом, улыбнувшись, запел. Его голос, красивый и глубокий, как нельзя лучше подходил для исполнения романсов. Девушка, слушая песню, расслабилась, слезы высохли, лицо разгладилось, горестные морщинки перестали прочерчивать высокий лоб. Сервиза еще пару раз всхлипнула, но голос певца был так красив, слова песни так чудесны, а мелодия так радостна, что она перестала думать о своем горе.

Я плыл к далеким берегам,

О счастье трепетно мечтая,

Но не нашел я счастья там,

Где нет тебя, моя родная…

Длинные тонкие пальцы перебирали струны, певец смотрел отрешенно, будто действительно находился на палубе корабля, сожалея о потерянной любви и проживая понимание, что никто не сможет заменить потерянную возлюбленную. Припев тоже не оставлял ни герою песни, ни слушателям надежды.

Любовь поэта не оценят, не пощадят, не сберегут,

Стихи мои не стоят денег, ни там, ни тут, ни там,

ни тут…

Нигде я не найду покоя, но буду жить назло врагам,

Хоть смерти я давно достоин, да только нет мне

места там…

Ни здесь, ни там, ни здесь, ни там, ни здесь, ни там…

Президент Объединения поэтов Алтая стоял спиной к остальным, опершись рукой о стену, и смотрел в окно. Художник, оторвав взгляд от девушки, снова склонился над рисунком, а певец, отдавшись музыке, казалось, смотрел внутрь себя. Некому было заметить, как изменилось лицо гостьи. Легкая тень мелькнула во взгляде и пропала, зрачки расширились, потом в голубизне глаз заплескалась растерянность, быстро сменившаяся страхом…

— Вы не видели Сервизу? — Кирп заглянул в сестринскую комнату, но там, кроме демоницы с располосованным носом и призрака, обрабатывающего рану, никого не было. На свой вопрос вампир получил только отрицательное покачивание головой от Гундарго. Он закрыл дверь, не заметив злорадства в глазах страшной медсестры.

Влюбленный заглянул в каждую палату, осмотрел оба этажа, попросил санитарок проверить в женском туалете — девушки нигде не было, она словно сквозь землю провалилась. Вахтеры тоже клялись, что новенькая медсестра из здания не выходила.

Кирпачек сам поражался страху, сковавшему его сердце ледяными обручами, но ничего не мог с этим поделать. Казалось бы, чего переживать? Всего час он ассистировал в операционной, всего час не видел любимую, однако предчувствие беды не отпускало ни на минуту.

— Может, вы не заметили? Чай пили или просто просмотрели? — настаивал молодой врач, всем сердцем желая, чтобы старые хоббиты ответили положительно.

— Да што ты! — в один голос ответили старики. — Такие ножки и не заметить?!

— Да мы, когда эта лапунька идет, — продолжил тот, что постарше, — специально из-за стола выходим.

Вахтер, в подтверждение своих слов, вылез из расшатанного кресла и подошел к вампиру. Седая макушка пенсионера едва доставала тому до середины бедра.

— Посмотреть, значит, на ножки. — Второй коротышка откинулся на спинку стула, водрузив на стол огромные волосатые лапы. — У наших баб таких не увидишь. — И он почесал грязную пятку.

— Да Сервиза всем кралям краля, — перебил его первый хоббит, в восторге закатив глаза, — и юбка у нее короткая.

— А ноги, ноги длинные, стройные, а уж как посмотришь, откуда эти ноги растут, так сразу себя чувствуешь ого-го!

Старики хоббиты, переглянувшись, захихикали.

Врач повернулся и побрел к лестнице. Он не сразу заметил, что медсестры и санитарки сбились в кучку возле дверей палаты номер двенадцать и, возбужденно размахивая руками, что-то обсуждают громким шепотом.

— Фон Гнорь! — окликнул его Гундарго, проплыв сквозь толпу злорадствующих женщин.

— Слушаю, — пробормотал Кирп. — Что случилось?

— У Дреплюзы подозрение на осиновую болезнь. Ты сегодня дежуришь, присмотри за ней. — Вампир кивнул и направился к дверям палаты, но Гундарго придержал его за локоть. — Не сейчас, — сказал призрак. — Я дал ей снотворное, часа три проспит. Но гарантирую, только придет в себя, сразу же устроит истерику. Так что мужайся, коллега.