Дикие пчелы - Иван Басаргин

Метался пес с лаем сутки, вторые. Будь рядом охотник, он бы давно услышал его лай, и нет для него лучше мишени, чем стоящие на скале изюбры. В какой-то момент пес забыл об осторожности, кинулся в проход. Сильный удар копытом сбросил его со скалы.

Изюбры не стали ждать, когда собака снова налетит на них, сорвались с отстойника и убежали в пихтач.

Долго лежал покалеченный пес на снегу, снег подтаял под его боком. Наконец очнулся, поднялся и заскулил от боли, будто кому-то пожаловался. Ныло плечо, правая лапа распухла, и нельзя было на нее ступить. Заковылял на трех, сам не зная куда. Шел, чтобы не замерзнуть, чтобы не погибнуть в тайге. Вышел на тропинку охотника, обнюхал его след, правда, он уже почти выветрился. Однако пес пошел тропой.

Шел день, шел ночь, снова наступил день, а пес все шел. Инстинкт вел его к человеку, он подсказывал, что только там можно найти спасение. Волчий зов уступил место собачьему. И одни ли собаки делают так? Даже изюбры при большой беде, когда смерть смотрит в глаза, идут к человеку. В тайге стало неприютно. С полудня заметались по небу серые тучи, они низко стлались над сопками, несли с собой что-то страшное, и оно, это страшное, пришло. Пришло с сильным зарядом снега, с воем ветра, со стоном и грохотом падающих деревьев. Пса качало от ветра, порывы его бросали в сторону, но он упорно ковылял и ковылял по тропе.

Тропа привела в долину Щербаковки. Здесь пса оставили силы, не мог он сделать и шагу, не мог бороться с бурей. Но он хотел жить. Пополз на животе. Надо во что бы то ни стало добраться до человека. Но ветер перемел тропу, кажется, сбил с верной дороги. Пес с трудом забрался под корень вывороченного давней бурей кедра, снег тут же накрыл его, скоро ветер намел сугроб, похоронил собаку. Правда, под снегом стало теплее, и Шарик впал в тяжкое забытье, которое граничило со смертью.

Охотник Макар Булавин спешил проверить свои ловушки на колонков и соболей. Он шел и шел по заснеженной тайге, забирал из ловушек трофеи и нет-нет да и посматривал на ушастое солнце – быть буре. А буря в тайге – штука малоприятная: может деревом придавить, а оставят силы, не справишься с ветром – замерзнешь. Никакой кострище не поможет, если не сделать навес, который бы защитил от ветра и снега. Ветер, который с утра ровно дул с северо-запада, начал крепчать. Макар забеспокоился. Проверил еще одну ловушку, остальные не стал проверять, заспешил домой. Всех колонков и соболей не переловишь. Надо и себя пожалеть. До дома далеко. Если разыграется буря, то не выбраться – сомнет, закрутит. Есть у Макара торная тропа, но она кружная. По ней не успеть убежать от бури. Есть за сопкой другая тропа, та короче, но не столь торная. А там до пасеки рукой подать.

Пасека – дом Макара, другого дома у него нет. Дом его сожгли староверы, дом еретика и колдуна. Как только он загрузил свои пожитки на телегу, отъехал немного, так его жилье и подожгли. Видел Макар, как жарко горело оно. Заныло под сердцем. Горел не только его дом, горело его прошлое. И так тоскливо стало Макару, что хоть вой. Враз все забыли люди, добро забыли. А уж кто, как не Макар, всегда помогал людям и словом и делом, лечил, когда не было в деревне бабы Кати. А после пожара на пепелище кто-то забил кол, а тот кол пустил корни и через год расцвел кудрявой осиной. Трепетала она, тоскливая, на ветру и без ветра, будто что-то хотела сказать людям. А что люди? Люди из суеверного страха обходили ту осинку. Проходили мимо, крестились. Хотел было Степан Бережнов срубить ее, но побоялся накликать беду. Как-то проходил мимо деревни Макар Булавин, посмотрел на осинку, подошел, потрогал ее кору, потрепал кудри, сказал людям:

– Кто тронет, сто бед нашлю!

А что, мог и наслать. Макар – чернокнижник, знает черную магию. Не всякий решится отречься от бога. Либо тут дьявол похозяйничал, либо познал Макар все таинства бытия.

Ушел, а наговоры продолжали на него сыпаться: сдохла телка – Макар напустил порчу, пропало молоко у коровы – Макар сглазил, кого-то забила лихоманка – снова Макар. Были такие, что предлагали убить Макара. Например, Тарабанов. Он подозревал, что у Макара есть золото, но Степан Бережнов цыкнул на него:

– Убьем, а ить за него дьявол! Нишкни! Такие беды навалятся, что не откреститься всей братией таежной.

И оставили Макара в покое.

Теперь у Макара ни роду ни племени. Когда под ударами судьбы гибла его семья, Бережнов, разглаживая бороду, часто говорил:

– Молись! Больше молись! Всевышний услышит твои молитвы и оградит от напасти. Молись и кайся.

– А в чем мне каяться? Живу небогато, хлеб ем в поте лица своего, никого не обманул, не убил, не ограбил. Не бражничаю и не прелюбодействую. Ежли меня сравнить с нашей братией, то ить я святой.

– Святой! Ха-ха-ха! – взахлеб захохотал Бережнов, задирая бородищу. – Святыми люди делаются только после смерти, при жизни редко кто уподобился быть святым. Да и не верю я тем святым, что стали ими при жизни. Молись. Смута у тебя в душе… Отреку от братии…

Это были давние и первые разговоры, в которых Бережнов заметил смуту и неверие в бога у Булавина.

И вот последний разговор, когда Макар был отречен от братии. Пришел он перед отъездом высказать все Степану. Сел на лавку, даже лба не перекрестил, когда вошел в дом. Ровно заговорил:

– Дураки мы, дураки. Все уповаем на бога. Бог… Бог… Он рассудит, вразумит, поможет. А пошто себя-то не рассудим? Пошто на свой разум потеряли всякую надею? Пошто ждем от бога перепелов, а сами вроде и в стороне?

– Ты о чем это? Снова пришел вносить смуту в мою душу?

– Пришел сказать тебе, кто есть бог, а кто есть ты! – сурово проговорил Макар. – Бог, сказано в писании, милосерден, вездесущ, завсегда радеет за люд свой, за овец своих. Потом он же сказал нам – «не убий».

– Праведно сказано, – буркнул Бережнов.

– Праведно, значитца? А вот слухай, ить в писании сказано, что будто возгневался бог, что люди погрязли в грехе и блуде, и пролил на их головы каменный дождь и серу. Загубил Содом и Гоморру. Погрязли люди – знамо плохо, блуд, то да се, но ить богу-то надо было бы их не убивать, а приобщать к вере своей. Милосердием их души повернуть к лику своему. Вездесущ! Бог сотворил человека, скот, зверя, гада на земле. А потом что?! Воскорбел сердцем своим, что люди не живут по его законам и заповедям. Решил всех убити Великим потопом. Значитца, создавал, а потом пришел убивати. Где же его вездесущие? Пошто он-то забыл свою же заповедь, которую вложил в уста Христа – «не убий»? Сам создал, сам же рушу. Ить это безбожие и грех неотмолимый. Подумай, Степан! А Ною сказал, чтобыть он мастерил свой ковчег. Для ча он сказал Ною? Ить от Ноя снова пойдет люд, снова будут люди грешить. Гля, ить бог-то ополоумел! Потом приказал ему взять на ковчег разной твари по паре. Так вот, я читал мирские книги про жития животного мира, там сказано, что Ною надо было строить ковчег на десять верст в длину и столько в ширину. И тогда те твари не вместились бы в него? Внял? Внял, что это сказочка… А вот когда Тарабанов убил инородцев, это уже не сказочка. Вы их признаете за божьих людей? Так чьи же они? Кто же их создал? Выходит, христиан, лютеран, католиков по своему образу и подобию создал бог, а этих дьявол. Да ты читай про дела-то божьи, ить он по писанию-то убивает люд, ако скот. Жена Лота обернулась назад, бог ей сказал, чтобы не оборачивалась, мол, в соляной столб превращу, а она оглянулась. Превратил. Для ча же такая жестокость-то? Нет, Степан Алексеевич, аль мы и верно ополоумели, аль надо самим браться за ум. Бог прибрал мою семью начисто. Разве это по-божески? Нет, по-дьявольски. Человек есть бог, он должен делать эту землю раем, а людей людьми райскими, вот тогда и жисть будет. А что дети мои сгинули, то, видно, судьба и моя оплошка, что сына малого отпустил на охоту, что дочь пошла полоскать холсты в прорубь… Прощевай не-то!