Брачные узы - Давид Фогель

Наутро Tea разбудила его окриком с кровати:

— Кролик, а кролик, кофе сегодня будет?

В ее голосе дрожала радость, обычная у нее после долгого освежающего сна.

В комнате стоял холодный запах потухшей трубки и человеческого дыхания. В воображении проскользнуло видение холодной чужой печки, и всякое желание высунуть хотя бы руку из-под теплого одеяла сразу пропало.

Расплывающийся голос Теи едва коснулся погруженного в дрему сознания Гордвайля, как будто не имея к нему никакого отношения, но лишь заставил его слегка пошевелиться. Он продолжал спать. Спустя мгновение его настиг второй залп, уже более требовательного крика:

— Рудольфус, уж не думаешь ли ты спать до самого вечера?

Искра света зажглась в его сознании. Несомненно, обращаются к нему. Тело его болело и саднило, словно его всю ночь безжалостно били. Он был бы готов отдать всю жизнь за несколько минут сна. Но только проревел в нос:

— Сейчас, сейчас, Tea!

Издав этот рев, он понадеялся, что удастся ускользнуть. При этом продолжал дремать, но сон его теперь был неспокоен и неровен, да, это был уже совсем не тот глубокий сон, к которому не примешивается ничто постороннее, а скорее потревоженная дрема, проникнутая страхом неизбежного близкого пробуждения. Это было так, как если бы с него стащили одеяло и он продолжал спать совершенно голый, открытый взорам всего света. При новом окрике, донесшемся с кровати, он вскинулся как ужаленный и сел. Растрепанные волосы его вздыбились, помятое бледно-желтое лицо с грязно-розовым пятном на щеке, оставленным складкой подушки, казалось лицом смертельно больного. Вытаращенными глазами он обвел комнату, будто видел ее первый раз в жизни, пока не наткнулся взглядом на жену, прикурившую в этот момент сигарету, и в мгновение ока его пронзило воспоминание о бессонной ночи с ее кошмарами. Гордвайль облегченно улыбнулся. Приятно было сознавать, что все это позади, что уже наступило завтра и все встало на свое место: комната, мебель, Tea. Он бросил взгляд на часы, не беря их в руки: ну, только десять, еще не поздно!

— Кролик, ты так смотришь, будто с луны свалился! Вена, Кляйнештадтгутгассе, дом фрау Фишер! Двадцать пятое декабря, Рождество. А теперь живо приготовь кофе своей жене Тее, урожденной баронессе фон Такко, в настоящий момент замужем за тобой, Рудольфусом Гордвайлем, по закону Моисея из Египта и израэлитской общины Вены. Уловил?!

Гордвайль улыбнулся. Настроение у нее, значит, совсем не дурное.

— Если ты не против, — рискнул он, — кинь мне сигарету. Покурю и сразу встану, сейчас только десять.

Сигарета попала ему в лоб, отскочила и упала на пол. Гордвайль поднял ее, закурил и снова лег.

— Мы едем обедать к барону фон Такко! — объявила Tea.

— Хорошо!

Если бы она всегда была такой, думал он, какое это было бы полное счастье! Он с радостью обнаружил, что не испытывает никакой усталости, несмотря на недостаток сна.

— Ну, что там с завтраком?!

Гордвайль встал и принялся торопливо одеваться. Затем, не умывшись, вышел на кухню и стал варить кофе.

Спустя несколько минут он подал ей в постель кипящий кофе, хлеб с маслом и остатки давешних сдобных булочек. К удовольствию мужа, Tea ела с огромным аппетитом, словно после тяжелой физической работы. Гордвайль посматривал на нее украдкой от стола, за которым ел сам.

— Ты должна много есть, дорогая, теперь ведь вас двое голодных…

Tea не слышала или сделала вид, что не слышит. Подойдя потом к кровати забрать посуду, он с внезапной преданностью склонился и припал губами к тыльной стороне ее руки. «Длань наказующая», — пронеслось у него в голове, и он почувствовал неописуемое наслаждение. Tea отняла руку, бросив на мужа презрительный взгляд, оставшийся им не замеченным. Отнеся посуду на стол, он снова вернулся к жене. Лицо его светилось внутренней радостью.

— Ты даже не знаешь, г-м… — пролепетал он, не поднимая глаз, — н-насколько ты для меня… единственная… От тебя я готов… вынести… Но только не трогай… его…

Нетерпеливым движением Tea отстранила мужа: «Пусти, я хочу встать!» — и спрыгнула с кровати. Уступив, Гордвайль сел за стол и издали наблюдал за женой, которая умывалась, раздевшись. «Нет, — с грустью подумал он, — никак нельзя покорить ее сердце, ни так, ни эдак…» Он остановился взглядом на молочной белизны свете, сочившемся с улицы через окно в разгромленную холодную комнату, и грусть его еще усилилась. Когда Tea повернулась к нему, вытираясь, взгляд его упал на ее живот, ему показалось, что он округлился немного, и это мгновенно вернуло ему душевное равновесие. Tea, словно уловив направление его мыслей, сказала:

— Папа еще не знает… Не упоминай ничего такого, слышишь?! Это мое личное дело!

— Ты скажешь ему сегодня? Он будет страшно рад.

— Сегодня еще нет! — на губах ее появилась злая усмешка. — Если решу его оставить, скажу сама. А ты не вмешивайся!..

На самом деле ей и в голову не приходило избавиться от ребенка. Она желала его, сама не зная почему. Что там ни говори, она не самая большая любительница детей. А все ее разговоры были направлены лишь на то, чтобы помучить Гордвайля, заставить его трепетать. Она отлично знала, как страстно он хочет ребенка, и потому вознамерилась до последнего держать его в страхе перед угрозой аборта, а когда эта угроза потеряет силу, она сможет пустить в ход другую уловку… Интересно, на сколько его хватит сносить все это молча…

Tea одевалась. Все движения ее были выверенны, точны, хорошо знакомы Гордвайлю — ему это очень нравилось. Самостоятельность, выраженная индивидуальность, думал он, жизненная сила — казалось, еще чуть-чуть и ее можно будет описать математически… Природа проявляется в ней прямо, открыто, безо всяких обиняков…

— Чего ты повесил нос, кролик? Одевайся и пойдем!

Гордвайль подошел к окну. Вчерашний снег уже растаял. Слякоть покрывала мокрую мостовую. Только по сторонам тротуара, в трещинах брусчатки, еще лежали маленькие грудки мутного, почерневшего снега. Гордвайль с удовольствием остался бы сегодня дома. Сейчас ему никого не хотелось видеть. Потребность в отдыхе и одиночестве была в этот момент особенно сильна в нем, он хотел остаться наедине с собой. А в доме тестя надо будет разговаривать, приветливо улыбаться — ему это очень тяжело сейчас.

— Может быть, сходишь одна, Tea? Мне тяжело сегодня. Я мало спал и вообще не могу.

Но та не готова была отказаться сегодня от его общества.

— Ты должен пойти со мной! Я обещала, что мы придем вместе! Нас будут ждать. Ничего нельзя изменить!

И добавила спустя миг:

— После обеда я так или иначе должна буду пойти в одно место. А ты сможешь вернуться домой.

Гордвайль решил умыться. Студеная вода освежила его и немного прояснила затуманенное сознание. Он снял рубашку и окатил водой свое худое, тщедушное тело подростка. Гладкое, почти лишенное растительности, оно поражало своей белизной. Tea была уже готова. Она надела белую шелковую блузку и коричневую юбку «колоколом» и сидела за столом, куря и наблюдая, как муж растирает спину полотенцем, смотрела не отрывая глаз, словно сквозь нежную белую кожу пыталась проникнуть в потаенные глубины его души. Гордвайль почувствовал ее пристальный взгляд, и ему стало не по себе. Он немного стеснялся своего хилого тела, особенно перед женой, полагая, что она презирает его за это. Он зашел ей за спину и мгновенно накинул на себя рубашку.