Слепой. Тропою белого дьявола - Андрей Воронин

ожидалось, прозвучало громко и мощно – так, что земля под ногами тяжело содрогнулась, уши заложило, а по склонам лощины со стуком запрыгали потревоженные камни. Лошади заржали, приседая на задние ноги и норовя встать на дыбы, в лицо ударила тугая воздушная волна. На месте взрыва вспучился лохматый горб пыли и дыма, который начал, редея, медленно, неохотно расползаться во все стороны. Ветер рвал грязно-бурое облако в клочья, и, когда оно рассеялось, сквозь клубящуюся пыль стали видны очертания неровного отверстия, в которое при очень большом желании можно было загнать грузовик.

– Получилось, – заметил Аскеров.

– В твоих способностях никто не сомневался, – откликнулся Сиверов. – Я буду рад, если у тебя так же хорошо получится все остальное.

– Например?

– Например, продать оружие. Ты уже решил, кому его предложишь?

– Там видно будет, – уже далеко не в первый раз уклонился от ответа Мамед и, легко поднявшись с корточек, зашагал к пещере.

Остальные двинулись следом, на ходу извлекая из заплечных мешков мощные ручные фонари, которыми предусмотрительно запаслись еще в начале пути.

Пещера оказалась весьма обширной. Лучи фонариков скользили по неровным каменным стенам, ощупывали свод, выхватывали из мрака горы ящиков с оружием и боеприпасами, оливково-зеленые трубы гранатометов, сложенные штабелями, как дрова, минометные стволы. Здесь были крупнокалиберные пулеметы, тысячи автоматов и снайперских винтовок, миллионы патронов и даже несколько разобранных, снятых со станин безоткатных горных пушек. Один из джигитов отыскал в дальнем углу дизельный генератор, некоторое время возился с ним, позвякивая железом и булькая переливаемым из канистры в бак топливом, после чего движок ожил с пулеметным треском и ровно зарокотал. Под сводами пещеры тускло засветились и начали наливаться неярким пульсирующим светом висящие на голых проводах электрические лампы. При таком освещении собранный покойным Хаттабом арсенал впечатлял еще сильнее; тем, что здесь лежало, в самом деле можно было вооружить небольшую армию.

– Как видишь, я не обманул тебя, Мамед, – сказал Глеб.

Аскеров не ответил – вернее, ответил, но совсем не так, как ожидал Сиверов. Вместо голоса Железного Мамеда за спиной послышался очень характерный металлический щелчок, и, обернувшись, Глеб заглянул в дуло направленного ему в голову пистолета.

Глава 16

Преодолев запруженную спешащими, озабоченными, озлобленными людьми лестницу, Ахмет с облегчением выбрался из метро, перебежал заставленную ожидающими пассажиров маршрутками улицу и двинулся к рынку мимо многоэтажного гостиничного комплекса «Измайлово». Зеркальные двери отелей открывались, впуская и выпуская хорошо одетых людей и позволяя увидеть кусочек роскошно отделанного вестибюля; на гостиничных стоянках скучали в ожидании хозяев дорогие автомобили; гостиничные агенты стайками шныряли у метро, безошибочно выделяя в толпе гостей столицы и навязчиво предлагая им снять номер. Ахмет ни разу не приближался к подъездам этих фешенебельных ночлежек, не говоря уж о том, чтобы зайти внутрь; ему там просто нечего было делать. Буквально в паре сотен метров отсюда, за глухой оградой Черкизовского рынка, кипела и бурлила совсем другая жизнь, неотъемлемой частью которой Ахмет совсем недавно себя считал. Теперь в его жизни многое изменилось, и, увы, не в лучшую сторону. Он потерял семью и работу; заодно, даже не заметив этого, потерял надежду и то, что принято называть смыслом существования.

Впрочем, какой-то смысл в его существовании все-таки оставался до сих пор. Если Аллаху было угодно продлить дни бывшего тележечника Ахмета после того, как его жена и сын умерли страшной смертью среди покореженного железа и ледяной воды, значит, у Всевышнего имелись на него какие-то виды. Кто-то должен был ответить за причиненное ему горе; возможно, Аллах для того и оставил ему жизнь, чтобы он наконец призвал виновных к ответу. Разве месть – не достаточно веский повод для того, чтобы продолжать двигаться и дышать? Этот смысл существования не хуже любого другого; большинство людей вообще не задумывается о подобных вещах, живя без цели и смысла, как животные или растения. И многие из тех, кто знает, ради чего живет, живут именно и только ради мести.

Ахмет шел знакомой дорогой, наступая в мутно-коричневые лужи. Справа, за высокой оградой из проволочной сетки, обреченно зеленел в ожидании недалеких уже снегопадов газон на территории гостиничного комплекса; слева, через дорогу, тянулся глухой бетонный забор, ограждающий все время норовящую расползтись во все стороны раковую опухоль Черкизовского рынка. Ахмет вовсе не скучал по своей прежней работе; но если он вообще мог хоть что-то выяснить, то только в одном месте и у одного человека – у Хромого Абдалло. У того самого, который выкинул его на улицу, как шелудивого пса, и запретил на пушечный выстрел приближаться к себе.

В данный момент Ахмет намеревался нарушить запрет и не испытывал по этому поводу никаких эмоций – ни страха, ни волнения, ни гордости от того, что он такой храбрый и не боится ни гнева Абдалло, ни участи своего предшественника на посту кладовщика, вечно обкуренного безымянного узбека. На свете просто не осталось вещей, которые могли бы его взволновать или хоть как-то задеть, – по крайней мере, так считал Ахмет, бывший учитель математики, бывший тележечник на Черкизовском рынке, бывший кладовщик Хромого Абдалло, а ныне никто – одинокий, безработный, никому не нужный и ни в ком не нуждающийся живой труп. Оставшись без работы, он бездумно тратил деньги, ценой тяжкого труда и лишений отложенные на будущую счастливую жизнь, и нисколько не переживал, наблюдая, как они тают. Если в будущем ничего хорошего уже не предвидится, зачем оно ему, такое будущее? И зачем ему деньги?

Кое-что, впрочем, еще оставалось: Ахмет ни в чем не нуждался, кроме информации, ничего не хотел, кроме мести, и даже ел лишь в тех нечастых случаях, когда вспоминал, что это необходимо.

Он миновал длинную вереницу грязных, мятых, побитых ржавчиной автомобилей, ожидавших своей очереди въехать на рынок, подумав, как всегда, что эти машины похожи на заезженных рабочих лошадей, преодолел лабиринт грязного железа на забитой до отказа стоянке и сразу, безо всякого перехода, окунулся в привычную толчею. Солнце давно встало, хотя его и мешали разглядеть затянувшие небо тучи; никогда не останавливающаяся, лишь глубокой ночью ненадолго сбавляющая обороты машина Черкизовского рынка уже набрала полный ход. Пестрая карусель оптово-розничной торговли вертелась с умопомрачительной скоростью, привычно втягивая и перемалывая огромные массы денег, дешевых товаров и людских судеб. Это был чисто механический процесс, обусловленный законами экономики,