Записки незаговорщика - Ефим Григорьевич Эткинд

«Предвзятый и односторонний подход в выборе художественного материала лишает монографию главного — той научной убежденности, которая определяет ценность любого литературоведческого труда». Что скажешь, братец?

Оптимист: Я взываю снова к честности экспертов! Ведь я разбираю стихи не только современных поэтов, но и классиков. У меня в книге появляются: Херасков, Державин, Рылеев, Баратынский, Лермонтов, Некрасов, Бальмонт, Белый… Где же тут предвзятость и односторонность? Поэты, которыми я занимаюсь, совершенно разные — тут и классики, и романтики, и реалисты, и символисты, тут и славянофилы, и западники, тут и архаисты, и новаторы, тут и революционеры, и консерваторы. Разве такая односторонность бывает? Нет, друг скептик, опровергнуть и это обвинение — раз плюнуть. А ведь оно, кажется, последнее?

Скептик: Боюсь я за нас с тобой и за нашу рукопись — ты размахиваешь копьем, как Дон Кихот. Не кончилось бы это совсем худо! В успех справедливости я не верю; твоих доводов никто не услышит, как бы ты их красноречиво ни излагал. Судья слушает только то, что хочет, и глух к тому, что мешает ему исполнять волю начальства. Ты читал рассказ Анатоля Франса «Кренкебиль»? Там гравер Жан Лермит объясняет, почему председатель суда Буриш, разбирая спор между зеленщиком и полицейским, обязательно и всегда вынесет решение в пользу полицейского. Да, он, конечно, знает, что прав старый зеленщик, но… Вот послушай мудрого Жана Лермита: «Когда дает показания человек, вооруженный саблей, надо прислушиваться к сабле, а не к человеку. Человек — существо презренное и может быть неправ. Иное дело сабля — она всегда права».

Далее гравер говорит как бы от имени судьи Буриша:

«Обезоруживать сильных и предоставлять оружие слабым — значило бы изменять социальный порядок, который я обязан охранять: закон — это санкция установившегося беззакония. Кто и когда видел, чтобы правосудие противостояло завоевателям и узурпаторам? Утверждается какая-либо незаконная власть — и служителям закона только и остается, что признать ее законной. Главное — это форма, а преступление и невинность разделены между собой только толщиной листа гербовой бумаги».

В моем деле этот лист гербовой бумаги был налицо. Сабля была не у меня, и я был изначально — виновен.

Я еще не успел ничего предпринять, как вдруг получил письмо от главного редактора «Советского писателя» из Москвы, В.М. Карповой, со следующим текстом:

Уважаемый Ефим Григорьевич!

В Правление издательства «Советский писатель» переслано из Секретариата Правления СП СССР Ваше письмо, в котором Вы пишете о Вашем категорическом несогласии с решением руководителей Ленинградского отделения издательства, отклонившего Вашу рукопись «Материя стиха».

Спор между Вами, автором исследования «Материя стиха», и Ленинградским отделением можно разрешить, лишь рассмотрев рукопись в Главной редакции издательства. Поэтому просим Вас прислать рукопись (если возможно два экземпляра).

С уважением

Главный редактор издательства

«Советский писатель»

В. Карпова

Что представляет собою Карпова, я отлично знал: озлобленная лицемерка, иногда игравшая в несогласие с Лесючевским, на самом деле покорно выполнявшая все требования своего начальника, душительница русской литературы и науки, к тому же малограмотная невежда. Послать ей «Материю стиха?» Да ведь это значит: бросить еще не родившуюся книгу на съедение Лесючевскому. Я-то надеялся, что рассматривать мою рукопись будет не Карпова, не Лесючевский, а — секретариат Союза писателей. И снова написал в юридический отдел, А.И. Орьеву:

Многоуважаемый Александр Иванович, прилагаю письмо, полученное мною только что из «Советского писателя». Не значит ли оно, что мое дело — проиграно, даже не начавшись? Н.В. Лесючевский рассматривает мое заявление, как жалобу ему — на кого? На него же? Ведь я знаю, что автор редзаключения — он. Я надеялся на рассмотрение в секретариате, а не у Лесючевского. Да и Вы так полагали.

Что делать? Как ответить на это письмо?

Экземпляров у меня нет — первый у Вас, второй потерян Кондрашевым.

При новом варианте рассмотрения рецензия Н.Л. Степанова вообще теряет смысл. Не так ли? Точно так же теряет смысл и Ваше заключение.

Неужели с этим придется согласиться? Все-таки надеюсь на обсуждение вопроса на уровне секретариата, как первоначально и предполагалось.

1 апреля 1972.

Я начинал понимать, что мой собрат-скептик прав: вот уже и стало ясно, что секретариат меня предал, переслав все мое дело моему противнику. Я с нетерпением ждал ответа от Орьева, — он мог написать, например, так: — Да, Вы правы, не следует посылать «Материю стиха» тому, кто ее однажды уже зарубил. Давайте обождем немного, а мы, юристы, добьемся, чтобы рукопись рассмотрел секретариат.

Но ответил он иначе. Он действительно сделал все, что зависело лично от него — попытался уговорить секретаря Союза писателей, ведавшего критикой и литературоведением, редактора журнала «Вопросы литературы» Виталия Михайловича Озерова, встать на защиту «Материи стиха». Но Озеров на его настояния не поддался. Орьев написал мне:

Уважаемый Ефим Григорьевич!

В.М. Озеров ознакомился с Вашим письмом и поручил мне передать Вам его мнение: в соответствии с просьбой В.М. Карповой (письмо в Ваш адрес от 27.III.72 г.), Вам следует направить рукопись «Материи стиха» в Главную редакцию издательства «Советский писатель». Виталий Михайлович полагает, что, возможно, руководство издательства само внесет необходимые коррективы в действия руководителей Ленинградского отделения…

А. Орьев

Председатель Правовой комиссии

Правления СП СССР

Со стороны это выглядит примерно так: Главная редакция, может быть, поправит ошибку, допущенную филиалом издательства, «внесет необходимые коррективы»… Но я знал, и не только я, но и Орьев тоже знал (а он был ближе к моему Скептику, чем к Оптимисту), что никто никаких «корректив» не внесет. Потому что не Ленинградское отделение совершало эти «действия», а сам Лесючевский. Потому что борьба шла против автора, посмевшего произнести «фразу». Потому что за спиной Лесючевского и его помощников стояла незримая всемогущая сила. Потому что — «сабля всегда права». И вот круг замыкается: снова все в руках Лесючевского. Черные собирались разыграть простую комбинацию и создать на доске матовое положение. Но я должен был выжидать: ход черных.

Этот ход был сделан — правда не так уж скоро, через восемь месяцев. В середине декабря я получил официальное, на красивом фирменном бланке, письмо с подписью В. Карповой, содержавшее отрицательный приговор моей рукописи.

Борьба окончилась или вступила в решающую фазу?

Скептик считал первое, оптимист — второе. И оптимист решил дать генеральный бой — ведь до мата, казалось ему, далеко: противник, против ожидания, своего хода не сделал, а скинул с доски фигуры и хватил