Записки русского генерала - Алексей Ермолов

Опасаясь со стороны нашей усилий возвратить люнет, неприятель не решился занять высоты артиллериею, которая могла нанести величайший вред, и потому только войска наши остались в прежнем расположении. 2-й корпус генерал-лейтенанта Багговута употреблен был на оконечности левого нашего крыла, дабы не допустить неприятеля обойти нас старою почтовою дорогою.

Много способствовало нам лесистое местоположение, ибо неприятель встречал затруднение употребить большие силы. В конце дня, однако же, 2-й корпус потерял много расстояния и мог бы даже лишиться связи с прочими войсками, что по темноте ночи не тотчас было замечено.

Таким образом прекратился бой Бородинский. Князь Кутузов приказал объявить войскам, что завтрашний день он возобновляет сражение[128]. Невозможно выразить более признательности к подвигам войск, как уверенностью в мужестве и твердости их во всяком случае! Начальники и подчиненные, вообще все, приняли объявление с восторгом!

Получивши обстоятельное донесение, что 2-й корпус отброшен и левое наше крыло открыто совершенно, князь Кутузов отменил намерение, и приступлено к составлению диспозиции об отступлении. Резервная артиллерия, раненые и все тяжести отправлены немедленно, желая облегчить ожидаемые препятствия, ибо дороги от мест, занимаемых армиею, соединялись в одну, приближаясь к Можайску; при самом городе неудобный при крутизне спуск, не допускающий скорости движения, и потом еще ночь непродолжительная. Отступление произошло довольно порядочно.

В день битвы Бородинской российское воинство увенчало себя бессмертною славою! Огромное превосходство сил неприятельских по необходимости подчиняло действиям оборонительным, ему несвойственным. Потеря отличных начальников, во множестве товарищей, все казалось соединившимся против него, но, конечно, не было случая, в котором оказано более равнодушия к опасности, более терпения, твердости, решительного презрения к смерти.

Успех, долгое время сомнительный, но чаще клонящийся в сторону неприятеля, не только не ослабил дух войск, но воззвал к напряжениям, едва силы человеческие превосходящим. В этот день все испытано, до чего может возвыситься достоинство человека. Любовь к Отечеству, преданность государю никогда не имели достойнейших жертв; беспредельное повиновение, строгость в соблюдении порядка, чувство гордости быть Отечества защитником не имели славнейших примеров!

Неприятель одержал победу, не соответствующую его ожиданиям, и, утомленный отчаянным сопротивлением, находил отдохновение необходимым, и, когда прошло уже несколько часов дня, начал преследовать весьма медленно арьергард наш в команде атамана Платова, составленный из регулярных войск с артиллериею и всех полков Во́йска Донского[129].

В Можайске нашли мы всех раненых прошедшего дня и большие обозы 2-й армии, также множество повозок Московского ополчения, и с этого времени начались в армии разного рода, доселе незнаемые, беспорядки. Нестройно двигались армии по одной дороге, с боков теснимые обозами.

Государю представлено донесение о совершенной победе. Князь Кутузов видел возможность спасти Москву; хитро приуготовлял к тому общее мнение; он высказывал, что потеря Смоленска была преддверием падения Москвы, не скрывая намерения набросить невыгодный свет на действия главнокомандующего, военного министра, в котором и нелюбящие его уважали большую опытность, заботливость и отличную деятельность.

С прибытием к армиям князя Кутузова известны мне были неприятности, делаемые им Барклаю де Толли, который негодовал на беспорядок в делах, принявших необыкновенный ход. Сначала приказания князя отдавались начальникам Главного штаба, мне и генерал-адъютанту графу Сен-При, чрез полковника Кайсарова, исправляющего при нем должность дежурного, чрез многих других, и даже чрез капитана Скобелева, нередко одни другим противоречащие, из которых происходили недоразумения, запутанности и неприятные объяснения.

Случалось иногда, что приказания доставлялись непосредственно к корпусным и частным начальникам, которые, приступая к исполнению, извещали для доклада главнокомандующим, когда войска выступали из лагеря или возвращались. Приказания объявляемы были также генерал-квартирмейстером 2-й армии Толем, гвардии полковником князем Кудашевым[130].

После сражения при Бородине осталось одно наименование 2-й армии: войска присоединены к 1-й армии, Главные штабы составляли один; я остался в прежнем звании.

27-го числа августа армия имела ночлег недалеко от Можайска. Занявший город арьергард атамана Платова был из него вытеснен неприятелем, но в сей день он не преследовал далее.

28-го числа армия продолжала отступление, неприятель преследовал сильнее, и в арьергарде была схватка довольно горячая.

Князь Кутузов показывал намерение, не доходя до Москвы, собственно для спасения ее, дать еще сражение. Частные начальники были о том предуведомлены.

Генералу барону Беннигсену поручено избрать позицию; чины квартирмейстерской части его сопровождали. Кто мог иметь сведения о средствах неприятеля, о нашей потере, конечно, не находил того возможным; многие, однако же, ожидали, и сам я верил несколько. Нескромны были обещания князя Кутузова: «Скорее пасть при стенах Москвы, нежели предать ее в руки врагов».

Не обманулся ими начальствующий в Москве генерал от инфантерии граф Ростопчин, который хотя делал известною переписку свою с князем Кутузовым, показывал вид спокойствия и безопасности, но всех менее тому верил. Москву старался приуготовить к такому состоянию, чтобы неприятель не мог извлечь из нее ничего для себя полезного.

Я позволил себе некоторые предположения, о которых не сообщил никому, в той уверенности, что, по недостатку опытности в предмете, требующем обширных соображений, могли они подвергаться большим погрешностям. Я думал, что армия наша от Можайска могла взять направление на Калугу и оставить Москву.

Неприятель не смел бы занять ее слабым отрядом, не решился бы отделить больших сил в присутствии нашей армии, за которой должен был следовать непременно. Конечно, не обратился бы к Москве со всею армиею, оставя тыл ее и сообщение подверженными опасности.