Ясновидец - Карл-Йоганн Вальгрен

Бог един со своим творением, утверждают теологи. Но поскольку мы видим в мире столько зла, может быть, и Господь наш — тоже Зло?

И эта мысль — тоже искушение Сатаны. Если это правда, кому остается возносить молитвы? Если в убийце столько же божественного, сколько и в его жертве?

Сатана существует, и он существует в нем. Мир далек от совершенства, и, следовательно, Создатель тоже не совершенен. Его наставники в Ватикане… высокообразованные теологи… конечно же, они ошибаются, утверждая, что Зло, как таковое, не существует, что Зло — это просто низшая степень Добра или просто-напросто отсутствие Добра…

Быстро темнеет. В окне, куда только недавно регулярно, как по часам, заглядывали дьявольские хари, он видит горы, мертвенно-бледное небо, холодные деревья. Ему хотелось бы выйти, но он не решается.

Как это так — Зло есть отсутствие Добра? — размышляет он. Так же, как, допустим, соль — это отсутствие сладости, грусть — отсутствие радости, а черное — отсутствие белого? Эта попытка спасти репутацию Создателя просто смехотворна. Блаженный Августин писал: «Зло — это отступление Добра до того предела, когда оно уже не существует…» И как же тогда соотносится Бог, которому он служил всю свою жизнь, с тем, чему он подвергается сейчас, странствуя по горячему следу из деревни в деревню, с изуродованной рожей в шкафу, с Сатаной, искушающим его так, как никогда ранее, вынуждающему его признать — да, ты сильнее, чем Господь, поскольку Он не вмешивается.

Или Бог равнодушен к его испытаниям? Или это просто Его нежелание взять на себя ответственность? Нежелание занять позицию? Впрочем, невмешательство — это тоже своего рода позиция.

Его тошнит от страха. Если он откроет дверь, в лицо ему ударят языки адского пламени. Интересно, почему огонь создан таким горячим, что он может превратить человека в головешку? Почему Господь был так щедр, создавая сами возможности для страдания? Если бы Бог не создал страдание, даже в его крайних формах, сказал ему как-то его старый приор, мир был бы несовершенен. В совершенном мире должно быть все. Любые ограничения противоречат принципу Божественной щедрости. Таким образом, страху тоже есть место в этом совершенном мире…

Ледяной пот стекает между лопатками, пот, пахнущий загнанным зверем. Он снова чувствует запах дыма, и после этого — голос. Голос этот пугает его до полусмерти, поскольку он звучит в его груди:

Себастьян, дорогой мой охотник на ведьм! Я тебя не испугал?

Он опускается на колени. Все тело его вздрагивает, как у больного падучей; все новые судороги сотрясают его с каждым адским аккордом, отзывающимся болью. Звуки органа, на котором, хохоча, играет невидимый демон, вот-вот окончательно лишат его рассудка.

Обессиленный страшными видениями, Себастьян дель Моро засыпает в своей комнатке на постоялом дворе в деревне Фосса. Но почти сразу просыпается — кто-то тихо покашливает рядом с ним. Он открывает глаза и обнаруживает у себя на груди крошечную фигурку. Это человечек, ростом с палец. Он бредет, продираясь сквозь волосы на его груди. На нем очочки, доминиканский черный плащ, а под ним — грязный кафтан. В ту же минуту дель Моро осознает, что этот гномик — не что иное, как миниатюрная копия его самого, только у двойника, который, как ему кажется, его даже не замечает, недостает ушей и кончика носа. В руке у гномика сумка — точная копия той, что лежит в платяном шкафу.

Себастьян, мой экзорсист, шепчет детский голос, доносящийся, как ему кажется, сразу изо всех углов, ты этого не ожидал, не так ли? Мы уже в тебе, а имя нам — легион, как говорят… и если хочешь от нас избавиться, придется применить все твое искусство…

Он не может повернуть голову. Вращая глазами, он оглядывает комнату. Никого. Во сне он спрашивает себя, не спит ли он, но тут же вспоминает, что спит он или бодрствует, не имеет ровно никакого значения: в последние дни кошмары преследуют его, и постоянно: то, что он видит во сне, переходит в явь, и наоборот.

— Кто ты? — спрашивает он, но, как и ожидал, не получает ответа.

На груди у него крошечный двойник открывает сумку с инструментами для изгнания демонов. Он долго стоит и выбирает нужный, потом останавливается на острых длинных спицах, лежащих в наружном отделении. Он, похоже, даже не подозревал о существовании дель Моро. Тот с удивлением увидел, как гномик выудил из сумки накладные уши и нос и с некоторым усилием укрепил их на лице. Потом он достал оттуда же человеческий, хотя и очень маленький, язык, и, ловко орудуя иголкой с вдетой в нее тонкой, как паутина, ниткой, пришил его на место.

Себастьян! снова слышит он голос, на этот раз более требовательный, ты пытаешься понять, где мы, но ты не видишь нас — ни во сне, ни наяву. Есть над чем подумать! А сейчас? Спишь ты или бодрствуешь? Я тебе объясню: ты спишь, но когда проснешься, ты вспомнишь все и поймешь, что совершенно безразлично — происходит все это с тобой во сне или при свете дня, потому что явь и сон для тебя — всего лишь две стороны одной медали…

Столбняк немного отпускает его — к своему облегчению, он теперь может немного пошевелить головой. Он замечает, что кто-то зажег свечу в канделябре на столике у кушетки.

В то же время на его груди крошечный двойник пытается воткнуть длинное шило в кожу прямо под левым соском. Боли он не чувствует, только ритмичные уколы, воспринимаемые им как некий музыкальный ритм.

Послушай, снова слышит он голос. Ты нас не видишь, и боишься поверить самому разумному объяснению — мы у тебя внутри. Представь, что мы вселились в тебя, как раньше или позже вселяемся в души всех негодяев… Как? спросишь ты себя. И когда? Да в любой момент, когда ты потеряешь бдительность… мы проникаем в любое отверстие… скажем, в твою мерзкую прямую кишку. Ох, как мы тебя ненавидим! И как ты теперь от нас избавишься? Святой водой?

Раздается издевательский смех, и дель Моро осознает с дрожью, что это правда: он одержим дьяволом.

Он пытается собраться с мыслями для молитвы, но его вниманием завладевает звучащая в нем органная мелодия, сначала какое-то переложение из Клементи, потом Бах, потом — не странно ли? — та же фуга, но в обратном порядке, с заду наперед.

На груди его двойничку, наконец, удалось проколоть кожу. Он услышал, как тот почмокал только что пришитым языком и разразился длинной тирадой на каком-то непонятном языке. Капля крови, как красная жемчужина, появляется на груди и стекает по ложбинке между ребрами. Маленький двойник вытирает пот со лба платком с вышитой на нем монограммой Папы Римского — работа заметно утомила его.

Пока дель Моро, как завороженный, наблюдает эту странную сцену, из его правого соска внезапно вырывается столб пара.

Дель Моро, сукин сын, слышит он дьявольский голос, час пробил! Пора нас изгонять!

Музыка умолкает, и из соска, откуда только что валил пар, выглядывает зеленоватая и полупрозрачная рожа демона и сразу прячется назад. Маленький двойник инквизитора также исчез, но на животе по-прежнему стоит его сумка, дель Моро прекрасно видит ее содержимое.