Аут - Наталья Иртенина

– Как он это делает? – трепеща, спросил толстяк.

– В его распоряжении энергополе планеты. Информационная матрица лепит заказанные вещественные структуры. Очень непрочные и нестабильные. Если бы он не уничтожал их каждый месяц, они сами бы разваливались через какое-то время. Примерно так. – Дан пожал плечами. – Теперь ты не будешь говорить, что убивать родного папу плохо? В конце концов, он лишает меня законного наследства.

– Наследства? – эхом откликнулся Камил. – Значит, ты тоже хочешь…

– …стать «Божеством»? – счастливо улыбнулся Дан. – Успокойся, дядюшка, я претендую только на прошлое. Настоящее меня не интересует. Правда, если я получу то, что хочу, и начну работать с историей, не исключено, что текущее время потеряет четкость контуров. Боюсь, оно начнет множится, расщепляться. Разные вариации станут наслаиваться друг на дружку. Это будет поэффектней всякого лабиринта. Но разве сейчас не то же самое? Только концентрация реальностей станет гуще. Они будут меняться не каждый месяц, а на каждом шагу. Я думаю, это должно быть очень развлекательно для населения.

– Мм, – высказался толстяк.

– Ты так не считаешь? – удивился Дан. – Им же больше нечем занять свое время. Они живут в идеально комфортных условиях, на всем готовом. Мой родитель обеспечил их слугами. Если люди продолжат приносить жертвы фантомам и роботам, эти существа будут служить им и без моего папаши.

– Но ты же убьешь Морла до того, как он вызовет этих тварей, – напомнил толстяк.

– Ах да, – Дан закусил губу. – Ты прав. Но я что-нибудь придумаю. Ведь я тоже смогу их вызвать? Конечно. Я так и сделаю. Чтобы в моем мире не было никаких страдающих рож. Малыми жертвами они будут покупать свое счастье. И я смогу забыть о них. Убери от меня эту кашу, видеть ее не могу. Этой же кашей ты пытался однажды накормить мою мать. Помнишь, что она сделала? – Дан ухмыльнулся.

– Стала обстреливать меня ею из ложки. Она была дикая, как табун лошадей.

– В этом родитель облегчил мне задачу, – размышляя, кивнул Дан. – Сознание, затуманенное гневом, легче подавить. Кроме того, она моя мать. Психоритмы должны частично совпадать. И все равно мне нужно время, чтобы научиться контролировать ее. Кроме того, мне не терпится испытать мой аппарат на других. – Он поднял голову и пристально посмотрел на Камила. – Ты подойдешь, дядюшка.

Толстяк снова попятился в тень, энергично мотая головой.

– Нет. Нет, нет и нет. И не проси. Считай меня трусом, кем хочешь. Стар я уже для твоих изуверских экспериментов.

– Хорошо, – неожиданно легко согласился Дан, потрошитель мозгов. – Приведи мне молодого. Молодую, верней. Ту, с которой ты спишь.

– Еще чего, – пробурчал толстяк. – Девчонке и так достается от хозяина. Не отдам я ее на пытку тебе.

– Ого! В старом пне проснулись нежные чувства? Дядюшка, скоро ли свадьба? – радостно язвил злой мальчишка.

– Вот выпорю, стервеца, – сердито пригрозил толстяк.

– Дядюшка! – возбужденно вскричал Дан. – В таком случае я должен дать тебе совет. Держи ее подальше от моего отца. Не то он и ее вычтет.

– То есть… как? – забеспокоился Камил, и глаза его забегали, как мыши по клетке.

– Да очень просто. Я уже лазил в нее. Не бойся, ненадолго. Она сама не понимает, что вытворяет с ней мой родитель. А он ее просто жрет. Как сожрал мою мать. Секс для него что-то вроде дополнительной заправки для поддержания своего существования. В фольклоре это называется вампир. Я еще удивляюсь, как он тебя не сожрал за двадцать-то лет.

– Я несъедобный, – осипшим голосом сказал толстяк.

– Хотя, конечно, у него и другой жратвы навалом. Целый мир. Какой дракула может похвастать тем же? Дядюшка, тебе плохо?

Камил схватился за спинку стула, на котором стоял компьютер с развороченным нутром, и грузно покачнулся. Пальцы, вцепившиеся в стул, побелели.

– Нет. Я в порядке. Если тебе больше ничего не нужно, я пойду.

– Иди, дядюшка. Тебе нужно хорошо проблеваться. Это помогает. Но не забудь, что ты должен привести мне человека. Желательно физически крепкого. Добрая воля необязательна. Только постарайся не убить его.

– Хорошо, – сказал толстяк. – Постараюсь.

Кубик не любил просыпаться ночью. Если он просыпался, его начинали атаковать глупые мысли, которым невдомек, что он хочет продолжать спать и не хочет думать. Чаще всего мысли были о том, что все неправильно. А как правильно, Кубик не знал, поэтому думать на эту тему было не только бессмысленно, но и мучительно трудно. Кубик быстро утомлялся от таких мыслей и переходил в бессонный режим автономного созерцания неправильности. Ему начинало казаться, что здание Центра – это фантастический межзвездный корабль, совершивший аварийную посадку на чужой планете. Экипаж не сумел устранить неисправность, и корабль умер. Теперь в нем живут потомки прилетевших сюда людей. Чужая планета приняла их и стала перекраивать на свой манер. Они сами этого не замечают, но постепенно становятся совсем другими. В мысли Кубика лезло противное словосочетание «модифицированные образцы». По отношению к собственному первоначальному типу – уроды. Или выродки. Планета отучала их думать, чувствовать, видеть, жить. Приучала существовать, тупо реагируя на раздражители. На неудобство – страхом перед лишениями. На удовольствие – страхом потерять это удовольствие в будущем. Планета затаившегося всюду страха. По ночам было страшней всего. Просыпаться ночью здесь никто не любил.

Весь остаток дня Кубик не вылезал из своей квартирки, как было велено. Занимался черт знает чем, хлопнул еще стакан ядреной отравы, завалился спать. И ночью, почти под утро, проснулся с неприятным ощущением. Он забыл сказать что-то важное. Сказать Рафу. Важное.

Это важное свербело где-то в районе лобных долей, и Кубику казалось, что прежде всего сказать это важное нужно самому себе. Но что именно? Оно, важное, то ли забылось, то ли не до конца сформулировалось. Кубик, как лунатик, встал с постели и в одних трусах пошел к входной двери. Открыл, выглянул. В коридоре важного не было. Там была темнота и тишина. Кубик закрыл дверь. И вдруг понял, что должен делать и где искать.

Он спешно натянул одежду, ботинки, взял фонарик и выбрался в коридор. На цыпочках пошел вперед, к тому месту, где днем был охранный пост в виде сержанта Флоппа. Но то ли на ночь охрану сняли, то ли Флопп застрелился со стыда, не догнав нарушителя пропускного режима, – Кубик не встретил никакого препятствия и продолжил красться в темноте.

Эскалаторы на ночь отключались. Кубик поднялся на десятый этаж. Здесь тоже было темно. Он на ощупь перелез через запретительный знак и, чувствуя себя бывалым взломщиком-грабителем, двинулся наверх. Четырнадцать этажей пешком – тяжелое испытание для нетренированного организма. На двадцать четвертом уровне Кубик упал животом на резиновый поручень, вывалив язык и делая шестьдесят вздохов в минуту. Потом сполз на ступеньку, наконец отдышался, встал, зажег фонарик и отправился знакомым уже путем.