Наследие Хоторнов - Дженнифер Линн Барнс

Я добралась до своей спальни за считаные секунды, а до шкафа — и того быстрее, и скоро уже сжимала стопку открыток. На обратной стороне у них не было ни надписей, ни штампов. Я никогда не спрашивала у мамы, откуда они у нее.

Или от кого.

Я обвела взглядом Джеймсона, Грэйсона, Ксандра и Нэша и хрипло прошептала:

— Ох уж эти Хоторны с их невидимыми чернилами.

Ультрафиолет помог обнаружить текст на открытках — как когда-то на стенах в комнате Тоби. Почерк был тот же. Возможно, в этих строках крылись ответы, которые мы так долго искали, но мне большого труда стоило прочесть одно только приветствие, повторяющееся на каждой от- крытке.

«Дорогая Анна, — прочла я, — одинаково читается с начала и с конца».

Анна. Мне вспомнились таблоидные обвинения в том, что моя мама жила под чужим именем. Я всю жизнь думала, что ее зовут Сара.

Слова на открытках расплылись перед моими глазами. Слезы затуманили зрение. Мысли тоже подернулись дымкой, будто они были и не моими, а чьими-то еще. Атмосфера в комнате была будто наэлектризованной — еще бы, после такого открытия, — но я могла думать лишь об одном: на самом деле мою маму звали Анной.

Есть у меня одна тайна… Сколько раз мы играли в эту игру? Сколько шансов у нее было обо всем мне рассказать?

— Ну, что там написано? — спросил Ксандр.

Я сидела на полу, а все стояли вокруг. Все ждали. Нет, не могу. Я не могла поднять взгляд ни на Ксандра, ни на Джеймсона с Грэйсоном.

— Я хочу побыть одна, — сказала я, и собственный голос царапнул мне горло. Я вдруг поняла, каково было Заре, когда она прочла отцовское письмо. — Пожалуйста.

Повисла пауза, а потом раздалась команда:

— Все на выход. — То обстоятельство, что отдал ее Джеймсон, что сам Джеймсон добровольно отступил от головоломки — ради меня, — потрясло меня до глубины души.

Но почему?

За считаные мгновения Хоторны покинули комнату. Орен отдалился на максимальные шесть футов. Либби опустилась на колени рядом со мной.

Я скользнула по ней взглядом, и она стиснула мою руку.

— Я тебе рассказывала о моем девятом дне рождения? — спросила она.

Я покачала головой. Мысли были словно в тумане.

— Тебе тогда было лет семь. Моя мама терпеть не могла Сару, но иногда разрешала ей посидеть со мной. Любила повторять, что если эта стерва с детьми нянчится, то это никакая не благотворительность, потому что если бы не Сара и не ты, то Рики, возможно, вернулся бы к нам. Моя мама говорила, что твоя перед ней в долгу, и Сара вела себя соответственно, лишь бы побыть со мной. Чтобы я могла с тобой поиграть.

А я ничего подобного не помнила. В детстве мы с Либби почти и не виделись, с другой стороны, события, случившиеся, когда мне было два, не сохранились в памяти, так что ничего удивительного.

— Как-то моя мама привезла меня к вам домой и оставила почти на неделю. И это была лучшая неделя в моей жизни, Эйв. Твоя мама приготовила мне капкейки на день рождения и накупила дешевых цветастых бус — мы с тобой нацепили штук по десять разом. Еще она припасла для нас разноцветные накладные прядки на заколках, и мы украсили ими волосы. Научила тебя петь «С днем рожденья тебя». Моя родная мама даже ни разу не позвонила, а Сара каждый вечер подтыкала мне одеяло поудобнее, устроив меня на своей кровати, а сама спала на диване. Каждый вечер ты забиралась ко мне, и твоя мама целовала нас обеих.

Слезы заструились по моим щекам.

— Но когда моя мама приехала за мной и увидела, какая я радостная и счастливая, она запретила мне ходить к тебе в гости. — Дыхание у Либби стало рваным, и все же она выдавила из себя улыбку. — Я просто хотела, чтобы ты знала, какой была твоя мама, Эйвери. Мы обе знаем. Она была замечательной.

Я зажмурилась, чтобы слезы больше не текли. Либби была права. Моя мама и впрямь была замечательной. Ну и что, что она мне лгала и хранила немало секретов — возможно, на то были причины.

Я глубоко вздохнула и вернулась к открыткам. Дат на них не было, так что нельзя было понять, в каком порядке их подписывали. Марок не было тоже, получается, по почте их не пересылали. Я разложила всю стопку по полу и начала с открытки в левом верхнем углу, направив на нее ультрафиолетовую лампу. И погрузилась в чтение, пропуская через себя каждое слово.

В тексте первой открытки было много всего непонятного — какие-то отсылки, смысл которых был известен лишь маме. Но ближе к концу меня зацепили такие слова. Надеюсь, ты прочла письмо, которое я оставил тебе в ту ночь. Надеюсь, хотя бы отчасти, но ты меня поняла. Надеюсь, ты сможешь уехать далеко-далеко и никогда не оглядываться на прошлое, но если однажды тебе что-нибудь понадобится, верю, что ты поступишь в точности так, как я просил в том письме. Тебе поможет Джексон. Ты знаешь, что я там оставил. Ты знаешь ему цену.

— Джексон, — слабым голосом повторила я. Что же такое Тоби оставил моей маме в Джексоне, Миссисипи? Упоминается ли это место в завещании Тобиаса Хоторна?

Отложив первую открытку, я продолжила читать и в какой-то момент поняла, что Тоби и не собирался отправлять эти послания. Да, он адресовал их маме, но писал ради себя самого. По текстам было понятно, что он нарочно выдерживает с ней дистанцию. А еще — что они любили друг друга. Страстной любовью, которая-бывает-только-раз-в-жизни, любовью-в-которой-один-без-другого-не-дышит.

Той самой любовью, в которую я отродясь не верила.

Вот что я прочла на обороте следующей открытки:

«Дорогая Анна, одинаково читается с начала и с конца,

помнишь наши вылазки на пляж? Когда я еще сомневался, что снова смогу ходить, а ты ругалась на меня, пока все не получилось? И ругань у тебя была такая забавная — словно прежде ты никогда в жизни никого не бранила — зато напора хоть отбавляй! А когда я наконец сделал шаг и тоже что-то грубое тебе ответил, ты огрызнулась.

— Всего один шажок! — говоришь. — А дальше-то что?

У тебя за спиной сияло солнце, медленно опускаясь за линию горизонта, и впервые за несколько недель мое сердце вспомнило, как биться.

А дальше-то что?»

Трудно было читать письма Тоби без лишних эмоций. Все время, сколько я себя помню, мама была одна, не считая романа с Рики. Никто на моей памяти не обожал ее так, как она того заслуживала. Мне потребовалось время, чтобы сосредоточиться на смысле написанного. Получается, у Тоби была травма — и такая серьезная, что он и сам не знал, сможет ли заново научиться ходить, а мама на него ругалась?

Потом мне вспомнилось письмо старика Заре и Скай, в котором он рассказывал, что некий рыбак вытащил Тоби из воды. Насколько серьезными были его травмы? В какой момент ему встретилась мама?