Плен. Жизнь и смерть в немецких лагерях - Олег Смыслов

В Москве Леонид женился на девушке из Московского аэроклуба. Она работала штурманом-летчиком.

В феврале 1939 года его зачислили слушателем подготовительного курса командного факультета Военно-воздушной академии, а в 1940-м перевели в Энгельсскую военную авиационную школу.

Из выпускной аттестации 21 мая 1940 г.:

«По теоретическим дисциплинам учится отлично, материальную часть самолета СБ знает отлично и эксплуатирует грамотно. Летную программу усваивает легко и отлично закрепляет. Техника пилотирования на самолете СБ отличная, ориентировка хорошая».

Даже по этим сухим строкам можно понять, что Леонид Хрущев был отличным летчиком.

Он летал с 1933 года. Только до войны его налет равнялся 1268 часам, из которых на У-2 — 600 часов, на Р-5 — 300 часов, на УТ-1 — 8 часов, на СБ — 250 часов и на АР-2 — 110 часов. Так что, если судить по проведенному в воздухе времени, Л.Н. Хрущев был летчиком, достаточно опытным для лейтенанта.

Великая Отечественная война для Леонида началась в 134-м скоростном бомбардировочном авиационном полку. Уже на 16 июля 1941 года он имел 12 боевых вылетов, а в воздушном бою 6 июля храбро дрался с истребителями противника. Из боя сын Никиты Хрущева вышел с изрешеченной машиной.

Командир 46-й авиационной дивизии ходатайствовал о награждении Леонида Хрущева орденом Красного Знамени.

За месяц войны, когда полк летал без прикрытия, Л.Н. Хрущев совершил 27 боевых вылетов, иногда в день вылетая по три-четыре раза. 26 июля два звена и два экипажа из состава 1, 2 и 3-й эскадрилий полка вылетели на бомбардировку вражеского аэродрома в районе ст. Изога (3 км северо-западнее ст. Чернуха) для уничтожения пехоты и артиллерии в районе Хикало. Не обнаружив самолетов противника на аэродроме, звено 3-й авиаэскадрильи бомбило аэродром и расстреляло из пулеметов аэродромные объекты и пехоту противника. Задание было выполнено, но при возвращении их атаковали восемь Me-109. В результате боя были потеряны 4 экипажа. Но командир одного из них лейтенант Хрущев сумел посадить поврежденную машину, правда, при посадке сломал ногу.

Ветеран ВВС Виктор Андреевич Фомин в июле 1941 года служил в одном полку с лейтенантом Хрущевым и был механиком по приборам 3-й экадрильи. В беседе с А. Сухомлиновым он подтвердил, что Леонид был одним из лучших летчиков полка. «Двадцать шестое июля, — рассказывал Виктор Андреевич, — восемь бомбардировщиков полка, возвращаясь с задания, были атакованы большой группой истребителей. В неравном бою три наших самолета были сбиты. Леонид дотянул свой подбитый бомбардировщик до запасного аэродрома в поселке Андреаполь под Калинином и посадил его с невыпущенной стойкой шасси. Самолет “скапотировал”, то есть перевернулся. Стрелок-радист вылез через свой блистер, штурман Блинов был убит еще в воздухе, а Леонид около часа висел в сжатой кабине вниз головой. С помощью механиков его с трудом вытащили из кабины и с тяжелым переломом ноги отправили в госпиталь…»

«Любопытный нюанс, — добавляет к этому А. Сухомлинов. — Командование дивизии просит “после выздоровления Л. Хрущева снова вернуть его в 134-й полк”».

В общем, дальше были госпитали…

Спустя месяцы командир и военный комиссар дивизии снова ходатайствовали о награждении Леонида (исх. № 0207 от 5.11.41 г.): «Командующему ВВС Западного фронта. Прошу представить к награде перечисленных ниже товарищей, представленных 14—17/VII — 41г., но до сих пор не отмеченных вследствие того, что наградной материал застрял в 22-й армии.

1. Лейтенанта Хрущева Леонида Никитовича, имеет 27 боевых вылетов, — к ордену Красного Знамени…»

В Куйбышевской поликлинике, в эвакуации, Степан Анастасович Микоян, тоже летчик, познакомился с Леонидом Хрущевым. В своих воспоминаниях он пишет: «В полевом госпитале у Леонида хотели ногу отрезать, но он не дал, угрожая пистолетом. Нога очень плохо заживала — он лечился более года.

Леонид Хрущев был хороший, добрый товарищ. Мы с ним провели, встречаясь почти ежедневно, больше двух месяцев.

К сожалению, он любил выпивать. В Куйбышеве в это время был командированный на какое-то время товарищ Леонида, Петр, у которого в гостиничном номере мы вечером часто бывали. Приходили и другие гости, в том числе и девушки. Помню, что был патефон и пластинки полузапретного Петра Лещенко, песни которого я уже тогда любил. И до сих пор, если удается услышать его голос, я вспоминаю свою юность и эти дни в Куйбышеве. Я при этих встречах почти не пил, а Леонид, даже изрядно выпив, оставался добродушным, никогда не “буйствовал” и скоро засыпал».

А вот как об этом периоде говорит В.В. Карпов: «С 1 июля 1941 года по март 1942 года Леонид находился на лечении в Куйбышеве — повредил ногу при посадке самолета и на фронт совсем не спешил — на собственных ногах гулял отменно!»

Обидно, когда такие слова говорит о фронтовике фронтовик!

В этот период Леонида очень часто навещала вторая жена Никиты Сергеевича Нина Петровна. Рассказывает Нина Хрущева: «Зная время этих посещений (она была пунктуальна), к ее приходу он начинал манипулировать ногой в гипсе: то старался ходить без костыля, то балансировал на ступенях… Все вокруг хохотали, а приемная мать возмущалась: как можно так разрушительно относиться к своему здоровью».

Как вспоминает С.А. Микоян, в конце 1942 года Леонид Хрущев неожиданно появился в Москве, и они с ним увиделись. А через некоторое время Степан Анастасович встретился с приятелем Леонида — Петром, который и рассказал ему о происшедшей в Куйбышеве трагедии. «Однажды в компании оказался какой-то моряк с фронта. Когда все были сильно “под градусом”, в разговоре кто-то сказал, что Леонид очень меткий стрелок. На спор моряк предложил Леониду сбить выстрелом из пистолета бутылку с его головы. Леонид долго отказывался, но потом все-таки выстрелил и отбил у бутылки горлышко. Моряк счел это недостаточным — сказал, что нужно разбить саму бутылку. Леонид снова выстрелил и теперь попал моряку в голову…»

Никто толком и не знает, что было на самом деле, а чего не было. Тем не менее долгие годы рождались самые разные продолжения этой истории. Леонида будто бы осудили на восемь лет с отбытием на фронте. Но до сих пор никаких документов на этот счет никто не видел. Более того, в некоторых рассказах фигурировала рюмка, а не бутылка…

«Почему все-таки не осталось никаких документов? — спрашивает Нина Хрущева. — Где другие очевидцы? Кроме Пети-моряка, рассказавшего эту историю другу дочери Леонида… никто ничего никому не рассказывал, хотя у обоих Петиных слушателей создалось впечатление, что в тот вечер в компании было “человек восемь, не меньше”. А что если Леонид сам наговорил на себя, чтобы выглядеть порисковее? Его характер вполне соответствовал тому “игровому человеку”, которого «В голосе из хора» определил Абрам Терц: он “не постесняется рассказать о себе любую гадость. С удовольствием даже расскажет: вот я какой!.. Судьба для него лишь сюжет, требующий занимательности”.

Почему в 1943 году Степану Анастасовичу Петя рассказал о бутылке, а в 1957 году Юлии Леонидовне — о рюмке? Микоян, всего лишь слушатель, и 60 лет спустя помнит оригинальную версию, а сам Петя, свидетель, через 15 лет забыл? Почему никто, включая Микояна, не знает Петиной фамилии? И как уже довольно взрослая Рада могла не заметить, что дома произошла какая-то трагедия? (…)