Чтец - Трейси Чи

В верхней части страницы она неровными буквами с засечками на концах написала:

Достопочтенный господин Главный библиотекарь!

Но как… как продолжить? Какими из известных ей слов и их комбинаций воспользоваться здесь и сейчас, когда каждое слово напоминает ей о ее алчности, ее нетерпении, ее неудаче?

Второй ликвидатор мертва.

Танин едва не принялась стряхивать написанное со страницы. Как мало могут выразить слова! Они не способны передать, сколь малым и тщедушным стал мир – словно само отсутствие ликвидатора задуло все огни в городах Келанны, а предметы, еще вчера внушавшие уверенность своей ощутимой полновесностью, превратились в тени, готовые раствориться в ночи.

Танин потерла глаза ладонью и разбрызгала чернила по блузке. Выругалась и вновь погрузила кончик пера в чернильницу. Слова на бумаге расплывались, но внутри нее каждое слово взрывалось, разрывая ее на части и превращая в груду обломков.

Раздался стук в дверь.

Что она написала? Танин едва различала собственный почерк. Закрыв стол резной крышкой, она спрятала письменные принадлежности. Пол ей нравился, но это не означало, что она ему доверяла. Особенно в таких вещах.

– Зайди! – крикнула она.

Пол вошел. Золотистый свет лампы скользнул по его длинным ногам, груди, шее, красивым скулам, темным волосам. Он закрыл за собой дверь и прислонился к ней.

– Ликвидатор все еще не вернулась, госпожа, – сказал он.

Танин терла пальцы, испачканные чернилами. Чернила проникли в крохотные порезы на кончиках, испещрив их тонкими черными линиями.

– Я знаю, – тихо ответила она.

А затем – потому что это был Пол, и он ей нравился, и он был с ней, – прошептала:

– Она умерла.

Пол остался в неподвижности, и только уголок его рта дрогнул:

– Откуда вам это известно?

– Это была проверка.

Чтобы понять это, Полу понадобилось время. По его глазам Танин видела и чувствовала, как он осмысливает новость.

– Вы знали, что она не пройдет ее?

Танин склонилась, упершись локтями в бедра и закрывая лицо руками:

– Не я подвергала ее проверке.

– Тот парень?

– Я была обязана знать, – прошептала она.

– Но почему?

– А вдруг это был наш единственный шанс получить Книгу? Вернуть е? Я не могла…

Пол разгладил складку на своем рукаве:

– Но вы же велели ей не ходить туда, не так ли?

– Велела? – горько рассмеялась Танин.

Сила и власть покинули ее голос, но он по-прежнему был прекрасен – как снег – девственно-чистый, безупречной формы.

– А может быть, я так сказала потому, что это был единственный способ заставить ее пойти? Потому что я знала ее так хорошо, что мне потребовалось три предложения и правильная интонация?

Она вонзила ногти в подушечки пальцев, и на них выступила кровь.

Пол встал перед ней на колени, взяв ее ладони в свои.

– Я обязана была знать, – прошептала она.

Пол всматривался в ее лицо, ища ответа, словно тени под глазами Танин и следы слез на щеках могли рассказать ему то, что сама она ни в коем случае ему не поведала бы.

– Будет еще попытка? – спросил он.

Вместо ответа Танин бросилась на него – ртом прижавшись к его рту, грудью – к его груди. Дыхания их слились, а руки, переплетясь, стали единым целым.

Она вскрикнула, и Пол отстранился, но Танин вновь поцеловала его – ей нужны были его поцелуи, его губы, его язык. Она обязана была хоть что-то чувствовать – кроме горя, вины и презрения к самой себе.

Они упали.

Все казалось ей твердым и острым – доски пола, локти, колени, неподатливые формы деревянных предметов и костей, и их ноги, запутавшиеся в ножках стула, и сам стул, который треснул под ней – ДА! – и их тела, опрокинувшиеся на поверхность стола. И все качалось и вертелось.

Эта острота, эти соударения, эти столкновения и проникновения так переполняли Танин, что, когда из-под крышки стола на пол протек ручеек чернил, она почти не заметила их шелковистого черного холодка на руках, в волосах, даже на спине.

Почти.

С историями происходит то же самое, что и с людьми: старея, они становятся лучше. Но не каждую историю помнят – как не каждый человек успевает стать стариком.

Прошло тридцать два дня с тех пор, как они покинули Черепаший остров, и ночь стояла – тихая и спокойная, как смерть. Я помню, что звезды были какими-то особенно яркими – как снежные хлопья на черном столе. Все это чертово небо отражалось в морской поверхности – вместе с нами, с нашими парусами и огнями вахты; словно мы одновременно пребывали сразу в двух местах – на борту «Реки», плывущей по морю, и под его поверхностью, кверху ногами, без глотка воздуха.

И вдруг задул сильный ветер, и мы бросились спускать паруса. Но ветер нас обогнал. Он бил тяжелыми зарядами с северо-востока, и волны перекатывались через бак, ударяясь о корпус, подобно кулакам великана, поднявшегося с морского дна.

Небо раскрылось, порванное по краям, и свет изливался из него, яркий как солнечный день. Ну и рёв же стоял! Мы все были на реях, и ветер трепал нас, как листья на дереве. Но времени любоваться этим светом, как у капитана Кэт и ее каннибальской команды, у нас не было, а то ветер в лоскуты порвал бы наши паруса и сломал мачты.

А затем ударил гром, и мир потемнел. Этот грохот оглушил нас, и мы теперь работали в полной тишине, не слыша ни воя ветра, ни голосов капитана, Жюль и Тео – ничего.

Раз за разом корабль проваливался между гребнями гигантских волн, и ветер рвал паруса, превращая их в тряпье. Стаксель превратился в ленточки, в главном топселе от рифа до рифа зияла дыра. Мы ползали по бушприту и грот-мачте, и ветер хлестал нас с рёвом, которого мы, правда, уже не слышали. Я был уверен, что корабль наш разнесет в щепу и все мы станем кормом для рыбы.

А потом главный королевский сорвался с горденей, стал трещать на ветру и гнуть мачту так, словно это был гороховый стебель.

Капитан отдавал приказы – я видел его открытый рот и безумные глаза. Грот-мачта готова была сломаться, если кто-нибудь не подвяжет главный королевский или не обрежет его.

И в этой неразберихе только Харисон знал, что делать. Он кошкой взлетел наверх и своими длинными руками собрал полотнище паруса. Иногда ветер бил с такой силой, что едва не сбрасывал его с рей, но Харисон держался и держал парус. Всю эту штормовую, лишенную звуков, ночь. Сам, один, в одиночку. Спас грот-мачту, спас корабль – сам, без чьей-либо помощи.