Невозвращенец - Алексей Иванович Полянский

– Да.

– Надо добиться, чтобы его перевели сюда. Именно вы и будете с ним работать. Санкция господина Барлаха у вас имеется. Остается только еще раз позвонить ему, чтобы решить вопрос о доставке Егорова на эту квартиру. Мотивировать можно желательностью смены обстановки, проявлением к нему заботы и прочей ерундой. Ну а здесь такой охраны, как на вилле, не разместить, что и требуется.

«Господи, неужто Петер предал? Откуда ему известно об этом разговоре с шефом? Неужто Петер? Впрочем, теперь и это уже не имеет ровным счетом никакого значения», – прервал свои размышления Квятковский и, вздохнув, сказал деловито:

– Попробую договориться. Хотя и не уверен, пойдет ли на это шеф.

– Пойдет. У него тоже нет другого выхода. – Редли встал. – Завтра в восемь жду вас в баре у салона мод Кернера. До свидания.

Скрипнула дверь. Егоров обернулся. В комнату вошел Рейке, молча сел на стул.

– Это опять вы, – тихо сказал Егоров. – Сколько же можно? Неужели вы, образованный человек, не можете понять, что я знаю о советских военных ракетах не больше, чем пишут в газетах. К военным исследованиям вообще не имею никакого отношения. Зря только переводите на меня свои препараты.

Рейке по-прежнему молчал.

– Не понимаю, – продолжал Егоров, – какого черта я еще вам нужен? Все заявления уже сделал, грязью облил кого только можно. Что дальше?

– С вами хочет встретиться профессор Квятковский, – неожиданно сказал Рейке.

– Это еще зачем? – вскинулся русский. – Я полагаю, миссия этого негодяя закончилась после того, как он подсыпал мне в коньяк какую-то дрянь.

– Не говорите ерунду, – вдруг обиделся за приятеля Рейке. – После сердечного приступа вас отправили в больницу. Пришли в сознание вы только через сутки. Поскольку делегация уже улетела в Москву, вы испугались последствий и попросили у нас политического убежища. А теперь валите все на Квятковского. Нехорошо.

Егоров даже рассмеялся от такой непринужденной наглости.

– Вы, наверное, считаете меня за полного идиота. Какая больница? Я очнулся в этой комнате.

– Просто вы ничего не помните. Амнезия. Короче говоря, Квятковский предлагает вам погостить у него. Как вы на это смотрите?

– Пустой вопрос. Я пленник, и перевозить меня можно куда угодно без моего согласия.

– Хорошо. Через час будьте готовы. Только без глупостей. С вами поедет Макс, а он парень решительный.

Егоров весьма приблизительно знал, что с ним произошло. Ситуацию, в которую он попал, предвидеть было невозможно. Ничто не предвещало беды. Квятковского он знал давно, как ученого ценил невысоко, но и худого за ним не знал. Встречал раньше и его секретаршу, похоже, по совместительству и любовницу. Но его это никак не касалось. Ужин был приятный, но почему он завершился столь трагически? Что произошло? Двадцать с лишним дней плена возникали в его памяти как сплошной кошмар. Соединить все в логическую цепь было трудно. Но все-таки он попытался это сделать…

Очнулся здесь, в странной комнате, как потом выяснилось – настоящей тюремной камере. Рядом сидел этот огромный рыжий мужчина, назвавшийся Петером. Расспросив его о самочувствии, Петер с улыбкой сказал, что его просьба о предоставлении политического убежища скоро будет рассмотрена и можно рассчитывать на положительный результат. Но для этого ему, Егорову, нужно сделать два-три заявления о «безобразных нравах в советской науке».

Тогда Егоров ничего не понял. Поначалу решил, что его с кем-то спутали, пытался объяснить это Петеру, требовал вызвать советского консула. Собеседник только ухмылялся. Потом ушел, порекомендовав Егорову хорошо подумать над его предложением.

Он думал всю ночь. Решил было объявить голодовку, не разговаривать с посетителями до тех пор, пока не встретится с советским представителем. Потом понял, что встретиться ему все равно не дадут. А нужно, они состряпают и опубликуют от имени Егорова любое заявление. Не исключено, что им известны какие-то сведения о его институте. Их могут воткнуть в заявление – это придаст документу правдоподобие, и его сочтут на Родине изменником. Как тогда он оправдается? Внешне все выглядит так, словно он настоящий невозвращенец. Накануне отлета делегации в Москву ушел ужинать в ресторан с иностранным коллегой и не вернулся в отель. Он читал про такие случаи в газетах. Почему-то все эти люди заявляли об отказе именно в последний день официального пребывания на Западе.

Он ученый, умеет взвешивать факты, анализировать, решать задачи. Перед ним задача со сплошными неизвестными. Очевидно, что сам он из этой западни не вырвется по крайней мере в обозримом будущем. Он для чего-то нужен, очень нужен, если эти люди пошли на похищение в условиях не холодной войны, не обострения международной обстановки, а наоборот, когда ситуация в мире оздоровляется. Возможно, именно поэтому. В таком случае его пассивное сопротивление ни к чему не приведет. Когда им надоест, они просто уберут его, инсценировав несчастный случай или еще чего.

Что же делать? Надо исходить из точных реалий. А каковы эти реалии? Дома знают, что в отель он не вернулся, не приехал и в аэропорт к самолету. Знают по радиопередачам, что он остался и попросил политического убежища. Вопрос – верят ли этим сообщениям? Не должны.

Вся его жизнь, работа, творчество, общественная деятельность исключала измену Родине. Он был уверен, что близкие ему люди, товарищи и коллеги не поверили в заявление. Но этого мало. Надо каким-то образом дать им понять, что его задержали против воли, и не просто задержали, а применив самое подлое насилие. Нужно подать сигнал о помощи. Но как?! В его положении это физически невозможно – он полностью изолирован от внешнего мира.

И тут Егорова осенило: есть, есть канал, по которому он может дать знать своим, что с ним произошло. Этот канал ему предлагает противник. От него требуют заявлений, то есть информации. Он им выдаст эту информацию. Она будет содержать то, что останется незамеченным здесь, но будет расшифровано друзьями на Родине. Егоров стал припоминать факты, которые, будучи им изменены, для знающих истину станут сигналом ложности всего заявления. Для начала придется оговорить Вальку Боброва. Повод есть – выборы в академию. Со стороны, тем более за границей, они должны выглядеть конкурентами, даже противниками. Откуда здесь могут знать, что они закадычные друзья? Услышав дикую чушь в свой адрес, Валька сразу сообразит, в чем дело. Особенно, если он назовет его не Валентином, а Виталием, как в далеком детстве. Об этой истории со сменой имени, кроме них двоих, не знает никто.

Что еще? Было, было что-то случайное тогда, но очень важное сейчас. Надо вспомнить, он обязан вспомнить… И он вспомнил. Вдвоем с Валькой пошли