Дети черного озера - Кэти Мари Бьюкенен

— Мать-Земля всесильна, — сказала Набожа еле слышным шепотом. Тронула губы и устланный тростником пол.

— Заслуженное имя, — заметил друид, поглаживая бороду. — А меня зовут Правдой, ибо это то, что я говорю.

В каждой ладони у него покоился бронзовый предмет, похожий на ложку, но с укороченной ручкой. В черпале одной из них была проделана дыра. В пробитой ложице, объяснил друид, будет содержаться вопрос, с которым он обратится к богам. У Набожи подогнулись колени, словно ослабли жилы, соединяющие кости, и, чтобы не упасть, она схватилась за деревянную подпорку.

Из-за спины послышался раздраженный вздох: мать Молодого Кузнеца выражала недовольство. Набожа отпустила подпорку.

Вторая ложица была разделена на четыре части выбитым на ней крестом.

— А эта даст ответ, — пояснил Правда, воздевая гравированную ложицу.

Взяв Набожу за руку он вытащил маленький нож. Не успела она осознать его намерения, как он рассек подушечку ее Мизинца и подставил крошечную бронзовую чашку, ловя в нее струйку крови. Потом палец замотали холщовой тряпицей и завязали холстинку узлом.

Жрец взглянул на нее из-под складок век, под которыми прятались глаза. Ей показалось, что в них мелькнуло веселье.

Друид перевернул дырявую ложку и положил на гравированную: казалось, сомкнулись две половинки раковины. Он протянул Набоже тонкую соломинку:

— Всоси каплю крови.

Движимая желанием исполнить его волю, она перестаралась и ощутила во рту вкус железа.

— Теперь, — сказал Правда, — сунь соломинку в отверстие, — он указал на дырку в перевернутой ложице, — и дунь.

Легонько дунув — теперь она не переусердствовала, — Набожа вытолкнула кровь через дырочку в пустоту между ложками.

Друид разъединил их и принялся изучать рисунок, оставленный брызгами крови, а Набожа в этот бесконечный момент стояла не дыша, временно выпав из этого мира, не подозревая о знаменательном повороте своей судьбы.

Наконец Друид постучал пальцем по ободку гравированной ложицы. Черпало обозначало год; квадраты — времена года. Квадрат, орошенный кровью — такой оказался только один, — представлял время Роста.

Правда поднял ладонь, в которой держал ложки, и вытянул ее так, чтобы зрители за спиной Набожи могли увидеть знак.

— Ее дитя, — взгляд жреца скользнул мимо Набожи, и, обернувшись, она увидела, что эти слова предназначены матери Молодого Кузнеца, — появится на свет во время Роста.

И он опустил ложки.

ГЛАВА 29

ХРОМУША

Отец весь день проводит в кузне. Когда к вечеру он возвращается, я вижу, что родители не забыли о попытке матушки заговорить об Арке; весь вечер они сторонятся друг друга и у огня сидят молча. Матушка с чрезмерной услужливостью предлагает наполнить кружку, принести шестяную накидку и далеко обходит очаг, если отец раздувает огонь или ворошит угли. И все это время у меня мечутся мысли: Лис вернется, и я — калека, предсказавшая провал восстания и резню друидов, — окажусь перед ним на коленях. Отец, римский прихвостень, падет на колени рядом со мной: теперь он тоже враг. И что нас ждет? Чем все это закончится?

Наконец мы расходимся по спальным нишам. Я прислушиваюсь к дыханию родителей и гадаю, удастся ли мне заснуть. Ведь я все еще размышляю, как поступит друид с калекой, чьи предсказания его не устраивают, и с предателем-кузнецом.

В конце концов я останавливаюсь на успокаивающей картине: Лис на берегу Священного острова, с воздетыми руками, с перерезанным горлом, — и засыпаю.

Во второй вечер отсутствия Лиса, когда отец лежит на спине, я слышу, как матушка шепчет ему слова, которых я не могу разобрать. Шерстяное одеяло начинает волноваться, дыхание обоих делается глубже. Я слышу нежное, влажное слияние губ, языков. Стало быть, полезное занятие — любовь, когда нужно вымолить прощение за скорбь о потерянном супруге, который кормил мать беличьим мясом, но не дал ей ребенка.

К рассвету я смягчаюсь и начинаю сомневаться, что вчерашняя близость родителей была лишь актом раскаяния. Я почти готова поверить, что матушка, которой отец дает пищу и кров и которую любит всем сердцем, наконец-то прониклась благородством его души. Она сказала об Арке: «Я начала забывать его». И мне кажется, что мать не осталась глухой к отцовским чарам, что Арк, по сути дела, ускользал от нее, когда отец согревал ее ночную рубаху у очага, когда он нежно касался губами ее кожи, когда приносил в поля кувшин холодной воды, когда терпеливо ждал ее любви.

Эта мысль не отпускает меня до вечера, она словно луч света в день дурных предчувствий, в день, когда смотришь на юго-запад и напрягаешь слух, ловя глухой стук копыт. Я продолжаю наблюдение, когда иду от родника с коромыслом на плечах, на каждом конце которого висит по бадье. Мои глаза обшаривают прогалину, и я вдруг вздрагиваю.

— Везун? — шепотом говорю я.

На дальнем конце поляны он слезает с коня, треплет его по шее, озирается, не зная, найдет ли отца в обнесенной стенами кузне. Зачем он здесь? Даже на лошади путь до нас из Городища занимает полдня. Я спускаю с плеч коромысло, ставлю на землю бадьи и бегу к Везуну, по пути сделав крюк, чтобы стукнуть в дверь кузни. Выходит отец и быстрее молнии мчится за мной.

Мужчины обнимаются, улыбаются, обнимаются еще раз. Везун ерошит мне волосы. Затем отец разводит руками.

— Зачем? — спрашивает он. — Зачем ты здесь?

Везун коротко кивает на появляющихся из хижин сородичей. Они таращатся, указывают на нас, затем начинают подтягиваться к редкой птице, залетевшей на Черное озеро.

— У нас очень мало времени, — выдыхает Везун сквозь сжатые губы. — У меня дело с солеваром тут неподалеку, и я подумал, дай загляну к вам. Вчера ко мне приходил друид. Друид по имени Лис.

Лицо у отца вытягивается.

Везун через силу улыбается, хлопает его по плечу.

— Знаешь, что я ответил, когда он спросил, кого я знаю на Черном озере? — продолжает Везун. — Я говорю: «Черное озеро? Кажется, слыхал о таком местечке, на востоке, под Лондинием».

А друид как пошел светильники швырять, горшки крушить! «Ой, погоди-ка, — говорю. — Перепутал с Черным Лесом». — Лицо его делается серьезным, и он сжимает плечо отца. Я упирался как мог, Кузнец. Я тебя не выдал. Но этот друид вцепился, что клещ. Отвязался от меня, только когда на рынке заголосили. И эта страшная новость спасла нас обоих.

— На какое-то время, — говорит отец, качая головой. — А что за новость?

Но Везун не отвечает, поскольку деревенские подошли совсем близко, и матушка с ними. Они оглядывают гостя с головы до ног. Сородич без ручной тележки торговца? Богатый настолько,