Богиня маленьких побед - Янник Гранек

– Курт терпеть не может ошибаться. С вами ему предстоит пройти суровую школу.

– Возражение, как и отступление, представляет собой бесценный стимул. Мыслительный процесс должен характеризоваться движением и непостоянством, как сама жизнь. Замирая, она сначала чахнет, а потом умирает.

– Курт такой домосед. Он совсем не оставляет места фантазии.

– Он гуляет, как и подобает логику, обходя одну улицу за другой. Ницше взбирался на вершины гор. Ему все хотелось измерить пределы.

– Его философия так утомительна! Что до Канта, то он каждое утро прогуливался вокруг своего дома. Что бы там ни говорила моя жена, я взял на вооружение его методу и никогда не отхожу далеко от Мерсер-стрит.

К нам на полной скорости направлялся сверкающий «кадиллак». Я машинально оттолкнула двух моих лунатиков подальше от проезжей части. Альберт залюбовался хромированным чудовищем.

– Эта американская любовь к автомобилям меня буквально очаровывает. А у меня даже нет прав!

– Мне нравится практическая хватка американцев. Здесь все как-то проще.

– Это ваша личная точка зрения, Гёдель. На мой взгляд, Соединенные Штаты – страна, сразу перешедшая от варварства к упадку, даже не познав, что такое цивилизация. Я когда-то жил в Калифорнии, где без автомобиля человека вполне можно назвать пропащим. Расстояния там просто огромные. Из-за ежедневных послеобеденных прогулок я прослыл там эксцентричной личностью. Променад в мыслительных целях – явление не американское, но европейское. Может, философия вообще скоро исчезнет с лица этого континента?

– Мне так не хватает Европы!

– Вы, Адель, тоскуете по миру, которого больше нет. Я опасаюсь, как бы грядущая поездка не принесла вам массу разочарований.

Курт взял меня под руку. Я увидела в этом не столько проявление нежности, сколько предупреждение.

– Теперь наш дом здесь. Мы намереваемся хлопотать о предоставлении американского гражданства.

– Даже если Вена предложит должность, соответствующую вашим научным достижениям?

– Полагаю, что этот вопрос на повестке дня не стоит.

– А вы что об этом думаете, Адель?

– Где Курт, там и я.

– Среди нас троих вы – наимудрейшая.

Я отдала портфель Альберту. Доверив его мне, он ни разу о нем даже не вспомнил.

– Замолвите за меня словечко перед иммиграционными властями! На том я с вами прощаюсь, господа. В городе меня ждут дела. Нужно купить упаковку магнезийного молока. После обеда зайду к Майе.

Они меня уже не слушали; две головы, темноволосая и седая, уже склонились друг к другу и завели стратосферный разговор, в котором мне места не было. Мне и так уже пришлось им себя навязать. Для мужа дружба с Эйнштейном была бесценной, а может, даже спасительной, и продолжать стеснять их своим присутствием у меня не было никакого права. Я пошла дальше, меня тоже ждали дела. Нужно было готовиться к поездке.

В назначенный день и час Адель, нарумянив щеки и нахлобучив на голову каракулевую шапку, ждала сообщницу. Она попросила Энн помочь ей надеть ярко-красное пальто, за километр бросавшееся в глаза. Молодая женщина не нашла в себе сил ей отказать: сей предмет одежды наверняка был из прежней жизни пожилой дамы. Миссис Гёдель соорудила нечто вроде тряпичной куклы и уложила ее в кровать так, чтобы из-под одеяла торчал тюрбан и создавалось впечатление, что в постели спит человек. Не столько ради правдоподобия, сколько ради воспоминаний о сумасшедшей юности. Глэдис с заговорщическим видом расхаживала по коридору. Адель на нее цыкнула, и та приняла другую позу – более натуральную, но еще менее убедительную.

Пунктуально явившись на свидание у увитой плющом калитки, Джек помог пожилой даме сесть в машину. Энн тем временем спрятала в кустах кресло-каталку. Пятнадцать миль, отделявших ее от кинотеатра, показались Адель бесконечными. Не обращая никакого внимания на давление, она без конца улыбалась Энн, не привыкшей к подобному излиянию радости. В голове молодой женщины роились возможные пагубные последствия ее дерзкого плана. Огненная боль в пояснице не уступала той, что стучала в висках. И все это лишь для того, чтобы мужественно лицезреть три часа Жюли Эндрюс. Энн никогда не любила эту тощую дылду. От Мэри Поппинс ей до сих пор снились кошмары.

В «Графском театре», небольшом, недавно оштукатуренном кинозале местного значения, сохранилась длинная светящаяся вывеска, состоящая из кривых, плохо подогнанных черных букв. И если бы не фастфуд, выкрашенный в кричащие цвета и прилепившийся сбоку к зданию, Энн решила бы, что вернулась в 50-е годы. Узнав, какой фильм они собираются смотреть, о чем Энн сообщила в самый последний момент, желая сделать сюрприз, Адель не смогла скрыть охватившего ее разочарования: «Звуки музыки» она видела в 1965 году, когда картина только-только вышла на экраны. «Американцы подсластили нашу историю, перепутав ее с салатом из свежих овощей. У меня этот фильм не вызвал ничего, кроме отвращения».

Энн усадила Адель в узкое кресло и отдышалась. И только в этот момент ее мозг, затуманенный деталями операции, узрел ключевую проблему, мимо которой она прошла: события музыкальной комедии развивались на фоне Аншлюса. Похолодев, она выместила злобу на огромном ведерке с попкорном, которое Адель потребовала купить у входа.

– Вы не очень устали?

Адель сунула ей между бедер пакет:

– Терпеть не могу людей, которые разговаривают в кино!

Желая скрыть охватившее ее раздражение, Энн оглядела зал. В довершение своих несчастий она боялась увидеть там кого-нибудь из персонала пансионата «Пайн Ран» – загулявшего доктора или медсестру. Но быстро успокоилась: в зале почти никого не было, исключение составляли лишь юная парочка, охваченная любовной лихорадкой, да стайки болтающих без умолку девочек-подростков.

Энн с молчаливым стоицизмом выдержала вереницу общих планов – снятых с высоты птичьего полета тирольских гор с несметным количеством зелени и колоколен. Наконец зазвучали первые оглушительные трели Жюли Эндрюс. Она была в переднике с прической а-ля Жанна д’Арк. Адель восторженно барабанила пальцами по подлокотнику кресла. Энн без конца спрашивала себя, сколько сможет продержаться на сей раз. Эту никчемную ленту она никогда не могла досмотреть до конца и всегда засыпала еще до конца первой серии. Молодая женщина обернулась; влюбленные прилипли друг к другу. Девчушки вовсю трепались, не обращая внимания на монахинь в австрийских чепцах. Энн засунула руку в пакет с попкорном и набралась терпения. Сюжет ей был давно известен: фройляйн Марию, девушку слегка чокнутую и стремящуюся стать послушницей монастыря, определяют служить гувернанткой в доме капитана фон Траппа и его семерых неугомонных отпрысков. Почувствовав, что ей на руку легла сухая ладонь, Энн улыбнулась. Адель наверняка была бы хорошей матерью и воспитала бы целую свору маленьких математиков. Что же до нее самой, то, если жизнь не сыграет с ней шутку, она не намеревалась заводить детей. Особенно дочь. Чему она сможет ее научить? Молодая женщина никогда не видела свою бабушку по материнской линии, но ей с лихвой хватало и преданий о том, как эта рослая мещанка из Штутгарта терроризировала всех домочадцев, командуя ими с кровати и никогда не вставая до полудня. Потомство представлялось Энн чем-то вроде набора матрешек; женщины в их роду из поколения в поколение передавали по наследству свои неврозы. В каменном веке какая-нибудь всклокоченная Рэчел, должно быть, упрекала своего волосатого мужа в скудости добычи, принесенной им с охоты.