Под кожей - Мишель Фейбер

— Возьмите меня туда — посмотреть, пожалуйста, — вдруг попросил Амлис и просьба эта отозвалась в амбаре легким эхо.

— И речи быть не может, — категорически объявила Иссерли.

— Там же темно, — настаивал он. — Нас никто не увидит.

— И речи быть не может, — повторила она.

— Вас беспокоят водсели? Но насколько опасными могут быть эти тупые животные? — теперь голос его звучал умоляюще.

— Они очень опасны, — заверила его Иссерли.

— Для нашей жизни, для здоровья или для бесперебойной работы «Корпорации Весса»?

— Плевать я хотела на «Корпорацию Весса».

— Вот и возьмите меня с собой, — взмолился он. — В вашей машине. Я буду паинькой, обещаю. Мне просто хочется посмотреть. Пожалуйста.

— Я же сказала — нет.

Несколько минут погодя Иссерли медленно вела машину под сенью спутанных древесных ветвей, приближаясь к дому Ессвиса. В нем, как обычно, горел свет. А вот она фары включать не стала. Иссерли достаточно хорошо видела все и при свете луны, да и с очками возиться ей не хотелось. Кроме того, она уже сотни раз проделывала этот путь пешком.

— Кто построил здешние дома? — спросил Амлис, сидевший на пассажирском сиденье, положив руки на край приборной доски.

— Мы, — ровным тоном ответила Иссерли. Хорошо хоть домов, стоявших за пределами фермы, видно сейчас не было — ну а ее ветхий коттедж выглядел так, точно его слепили из камней и подобранного с земли сора. О гораздо более импозантном жилище Ессвиса она сказала: — Вон тот построили для Ессвиса. Он что-то вроде моего босса. Чинит ограды, организует кормежку животных — и так далее.

Они проехали достаточно близко от дома, чтобы Амлис увидел запотевшие окна и стоявшие за ними на подоконниках небольшие деревянные скульптурки.

— А их кто вырезал?

Иссерли посмотрела на скульптурки.

— О, это сам Ессвис, — автоматически ответила она, минуя дом.

Впрочем, эта ложь, сообразила вдруг Иссерли, может, в конечном счете, оказаться и правдой. Перед ее мысленным взором проплыла ярко освещенная, но уже начавшая тускнеть в памяти вереница фигурок, вырезанных ножом из прибитого морем к берегу дерева и отшлифованных до скелетной элегантности, — замершие в пыточных балетных позах, они стояли бок о бок за двойными стеклами. Может быть, именно так Ессвис и коротает одинокие зимние вечера.

Машина уже шла по открытым полям с разбросанными по ним тяжелыми, круглыми тюками прессованного сена, похожими на пробитые в горизонте черные дыры. Одно поле лежало под паром, в другом, отделенном от первого дорогой, сочно зеленели скромные пока что побеги картошки. Там и здесь тянулись к небесам лишенные всякого хозяйственного значения кусты и деревья, выставлявшие напоказ кто морозоустойчивые цветы, кто голые, хрупкие ветки.

Иссерли понимала, что должен чувствовать Амлис: здешние растения не нуждались в баках с водой, их не требовалось пересаживать, выкапывая из вязкой известковой почвы, они и так возносились в воздух, точно порывы радости. Акр за акром плодородной земли заботился о себе сам, не нуждаясь в помощи человека. И ведь Амлис увидел поля Аблаха в зимнюю пору: а посмотрел бы он, что на них творится весной!

Она ехала медленно, очень медленно. Дорога к берегу не предназначалась для автомобилей с приводом всего на два колеса, а изуродовать машину ей никак не хотелось. Кроме того, Иссерли грыз иррациональный страх: какой-нибудь ухаб может сорвать ее правую руку с руля, и та зацепит тумблер икпатуа. Конечно, Амлис не был пристегнут и возбужденно ерзал туда-сюда по сиденью, но все же, иглы могли достать его.

Доехав до больших ворот, в которые упиралась невдалеке от обрывов дорога, Иссерли остановила машину и выключила двигатель. Отсюда открывался вид на Северное море, серебрившееся в эту ночь под небом, на восточном краю которого собирались серые обещавшие снегопад тучи, а на западном еще светились луна и звезды.

— О, — немощно пролепетал Амлис.

Он был потрясен, более-менее, Иссерли видела это. Он смотрел вперед, в огромные, немыслимые воды, а она смотрела сбоку на его лицо, мирно утешаясь мыслью, что он не догадывается о томящем ее вожделении.

Прошло немало времени, прежде чем Амлис смог наконец задать вопрос. Иссерли поняла, каким он будет, еще до того, как Амлис открыл рот, и ответила, не дожидаясь, когда он заговорит.

— Вон там, на той тонкой, яркой линии, — указала она, — море и кончается. Ну, на самом деле, не кончается, оно уходит в бесконечность. Но дальше нее мы ничего различить не можем. А над ней начинается небо. Видите?

Ощущение, что Амлис относится к ней, Иссерли, как к хранительнице этого мира, словно принадлежавшего ей, было до боли острым, но и упоительным тоже. Возможно, впрочем, что мир этот и вправду принадлежал ей.

Заплаченная ею страшная цена в каком-то смысле сделала этот мир ее собственностью. И она показывала Амлису то, что могло стать естественным владением каждого, кто готов был принести окончательную жертву — жертву, на которую никто, кроме нее, не решился. Ну ладно, кроме нее и Ессвиса. Однако Ессвис редко покидал фермерский дом. Слишком придавленный, возможно, своим уродством. Красота природы ничего для Ессвиса не значила, ее не хватало, чтобы утешить его. Иссерли же, напротив, заставляла себя приходить сюда, чтобы увидеть то, что здесь можно было увидеть. Она ежедневно показывала себя бесстрастным небесам, и те ее утешали.

Спустя еще какое-то время, на обрыве, служившем границей фермы Аблах, показались шедшие гуськом овцы. Руна их светились под луной, черные лица почти сливались с сумрачным утесником.

— Кто это? — пораженно спросил Амлис, почти расплющивая нос о ветровое стекло.

— Их называют овцами, — ответила Иссерли.

— Откуда вы это знаете?

Думать пришлось очень быстро.

— Так они сами себя называют, — сказала она.

— Вы говорите на их языке? — глаза Амлиса, неотрывно вглядывавшиеся в семенящих тварей, округлились.

— Вообще-то, нет, — сказала Иссерли. — Но несколько слов я знаю.

Амлис провожал овец взглядом, всех до единой, голова его, следуя за ними, медленно исчезавшими из виду, придвигалась к Иссерли все ближе и ближе.

— Вы не пробовали использовать их в пищу? — спросил он.

Этот вопрос Иссерли ошеломил.

— Вы серьезно?

— Откуда мне знать до чего вы, люди, могли здесь докатиться?

Иссерли заморгала, пытаясь найти ответ. Как мог он подумать такое? Или безжалостность — это и есть связующая отца и сына черта?

— Они же… они четвероногие, Амлис, разве вы не видите? У них шерсть… хвосты… лица, не так уж и несхожие с нашими.

— Послушайте, — запальчиво начал он, — раз уж вы готовы питаться плотью живых существ…