Под сенью Молочного леса - Дилан Томас

Теперь уже места не было нигде, так что она медленно повернула к фургонам, обступавшим ярмарку, и обнаружила, что во всех, кроме двух, не было света. Она повременила, сжимая свою пустую сумку и размышляя, к какому из них направиться. Наконец она решила постучать в окошко маленького обшарпанного фургона, стоявшего поблизости от нее, и, встав на цыпочки, заглянула. У печки сидел самый толстый человек, какого ей доводилось видеть, и жарил кусок хлеба. Она три раза стукнула по стеклу, потом спряталась в тени. Она слышала, как он подошел к лестнице и крикнул сверху:

— Кто это? Кто? — но не осмелилась ответить. — Кто это? Кто? — снова крикнул он.

Она засмеялась при звуках его голоса, который был так же тонок, как он толст.

Он услышал ее смех и повернулся к тому месту, где ее укрывала тень.

— Сначала стучитесь, — сказал он, — потом прячетесь, потом смеетесь.

Она вступила в световой круг, зная, что ей больше не нужно прятаться.

— Девушка, — сказал он. — Входи, да вытри ноги. — Он не стал ждать, а удалился в свой фургон, и ей ничего не оставалось, как последовать за ним по ступенькам в его тесную каморку. Он снова сидел и жарил тот же кусок хлеба. — Вошла? — спросил он, так как сидел к ней спиной.

— Закрыть дверь? — спросила она и, не успел он ответить, закрыла.

Она села на кровать и стала смотреть, как он жарит хлеб, пока тот не подгорел.

— Я могу поджарить лучше вас, — сказала она.

— Не сомневаюсь, — сказал Толстый Человек.

Она наблюдала, как он положил обугленный хлеб на стоявшую рядом тарелку, взял еще один ломоть и стал тоже держать его перед печкой. Он подгорел очень быстро.

— Давайте я вам поджарю, — сказала она.

Он бесцеремонно протянул ей вилку и буханку.

— Нарезай, — сказал он, — жарь и ешь.

Она села на стул.

— Погляди, какую ты яму сделала на моей постели, — сказал Толстый Человек. — Кто ты такая, чтобы являться и превращать мою постель в яму?

— Меня зовут Энни, — сказала она ему.

Вскоре весь хлеб был поджарен и намазан маслом, она поставила его на середину стола и пододвинула два стула.

— Я буду есть на постели, — сказал Толстый Человек. — А ты — тут.

Когда они закончили ужин, он подался со своим стулом назад и через стол уставился на нее.

— Я Толстый Человек, — сказал он. — Родом из Триорки. Гадалка рядом с нами — из Абердера.

— Я не с ярмаркой, — сказала она. — Я из Кардиффа.

— Есть такой, — согласился Толстый Человек. Он спросил, отчего она оттуда уехала.

— Деньги, — сказала Энни.

Потом он рассказал ей о ярмарке и о местах, где он побывал, и людях, с которыми встречался. Он сказал ей, сколько ему лет и какой у него вес, и имена всех братьев, и как он назовет своего сына. Он показал ей картинку бостонского порта и фотографию своей матери, которая занималась поднятием тяжестей. Рассказал, что летом бывает в Ирландии.

— Я всегда был толстый, — сказал он, — а теперь вот я Толстый Человек; по толщине со мной некому тягаться. — Он рассказал ей про период страшной жары в Сицилии, про Средиземное море. Она рассказала ему про младенца в палатке Астролога.

— Опять звезды, — сказал он.

— Младенец умрет, — сказала Энни.

Он отворил дверь и вышел во тьму. Она огляделась вокруг, но не шелохнулась, спрашивая себя, не отправился ли он за полицейским. Еще одно задержание полицией ей совсем ни к чему. В открытую дверь она смотрела в неприветную ночь, пододвинув стул поближе к огню.

— Задержат, так хоть будешь в тепле, — сказала она. Но, заслышав Толстого Человека, задрожала, а когда он стал, словно живая гора, подниматься по ступенькам, прижала руки к своей впалой груди. Сквозь темноту она увидела, что он улыбается.

— Видишь, что наделали звезды, — сказал он, внося на руках младенца от Астролога.

После того, как она побаюкала младенца, прижимая его к себе, а он поплакал ей в платье, она рассказала Толстому Человеку, как испугалась его ухода.

— Какое мне дело до полицейских?

Она сказала, что полиция ее ищет.

— Что ты такого сделала, чтобы тебя искала полиция?

Она не ответила, лишь крепче прижала ребенка к своей иссохшей груди. Он увидел ее худобу.

— Надо питаться, Кардифф.

Потом ребенок раскричался. От тихого всхлипывания он перешел на визг, разразившись бурей отчаяния. Девушка качала его на коленях, но ничто не могло его унять.

— Прекрати это! Прекрати! — говорил Толстый Человек, но слезы у младенца текли еще сильнее. Энни осыпала его поцелуями, но он все вопил.

— Надо что-то сделать, — сказала она.

— Спой ему колыбельную.

Она спела, но ребенку не понравилось, как она поет.

— Осталось только одно, — сказала Энни, — надо покатать его на карусели.

Неуверенно ступая, она спустилась по лесенке — ручка ребенка обвила ее шею — и побежала к опустевшей ярмарке, Толстый Человек, пыхтя, — следом за ней.

Меж ларьков и палаток она добралась до центра ярмарки, где стояли в ожиданье деревянные лошадки, и взобралась в седло.

— Заводите мотор, — крикнула она. Было слышно, как в отдалении Толстый Человек раскручивал старый механизм, приводивший в движение лошадей, весь день скакавших деревянным галопом. Она услышала судорожный гул мотора, настил под ногами загрохотал. Она увидела, как Толстый Человек поднялся на него рядом с ней, дернул посредине ручку и залез в седло самой маленькой лошадки. Когда карусель пришла в движение, сначала медленно, нехотя набирая скорость, ребенок на груди у девушки перестал плакать и захлопал в ладоши. Ночной ветер трепал его волосы, музыка звенела в его ушах. Круг за кругом неслись деревянные лошади, заглушая свист ветра цокотом копыт.

Так их и обнаружили люди из фургонов, Толстого Человека и девушку в черном с ребенком на руках — под музыку шарманки, которая звучала все громче и громче, они неслись круг за кругом на своих механических скакунах.

Перевод М. Кореневой

Над домом, из которого виднелись вдалеке холмы Джарвиса, поднималась башня, где дневные птицы могли вить себе гнезда, а совы — летать вокруг по ночам. Если смотреть из деревни, свет в окошке на башне горел, как светлячок, но в комнате под воробьиными гнездами редко зажигали свет; некрашеный потолок был сплошь затянут паутиной; отсюда можно было видеть холмистую местность на двадцать миль вокруг; пыль по углам хранила тайну следов когтей.

Ребенок знал дом от крыши до погреба; знал неправильной формы лужайки и хижину садовника, где буйно разросшиеся цветы рвались из своих горшков; но ему не удавалось найти ключа от двери в башню.