Давай никогда не встретимся - Алена Лайкова

в шутку, то всерьёз говорили, что у меня нет сердца. Действительно, я никогда по-настоящему не влюблялась – так, чтобы до дрожи в коленях, до бессонных тягучих ночей. Не влюблялась, но всё же мечтала когда-нибудь полюбить так же, как любили герои моих песен.

Наконец заметив меня, Дима радостно замахал рукой. Вторую он прятал за спину. Приблизившись, я с улыбкой кивнула ему и посмотрела на расписание сеансов.

– Берём билеты?

– Подожди, у меня для тебя подарок, – произнёс Дима и галантно извлёк из-за спины упакованную в целлофан розочку.

Я удивлённо вскинула брови и забрала цветок. Вдохнула слабый, чистый запах, от которого, как обычно, защемило сердце. Розочка оказалась милая – нежно-коралловая, аккуратная, с едва распустившимся маленьким бутоном.

– Спасибо, – искренне поблагодарила я.

Небрежно чмокнула парня в щёку, посмеиваясь над его ошалелой улыбкой.

– Так что, возьмём билеты? – напомнила я.

Опомнившись, Дима кивнул и подошёл к свободной кассе.

– Два билета на «Бесстрашные сердца».

– Выбирайте места, – предложила девушка, указывая на экран.

Дима покосился на меня и самоуверенно, нахально предложил:

– Последний ряд?

Я едва сдержалась, чтобы не закатить глаза. Равнодушно пожала плечами.

– Почему нет. – И, предупреждая довольную усмешку, невинно добавила: – Издалека экран лучше видно.

– Последний ряд, места…

– Пятое и шестое, – подсказала я девушке.

Забрав билеты, мы отошли от кассы. Дима помялся, не зная, что сказать, потом преувеличенно весело спросил:

– Как день прошёл?

– Хорошо.

На этом разговор закончился. Дима хмуро молчал; я крутила розу в руках и гадала, что за фильм нас ждёт. Анонс я так и не прочитала, даже трейлер не видела. Оставалось надеяться, что он того стоит.

В зал мы вошли одни из первых.

Поднеся розу к носу, я снова вдохнула её запах. Подняла взгляд на экран. На душе было неспокойно – может, от попыток Димы взять меня за руку, может, от аромата розы, вечно приводящего мысли в смятение. Я любила эти цветы больше прочих, хоть они и вызывали у меня тяжёлую задумчивость и даже головные боли. К этой странной «аллергии» я привыкла… но сейчас обычную «цветочную грусть» сопровождало непонятное, старательно треплющее душу смятение. Пока я разбиралась в себе, короткая реклама закончилась и заиграла приятная фольклорная музыка. Отмахнувшись от ощущений, я подняла взгляд на экран.

«Давным-давно это было, – полился с экрана закадровый голос, пока камера снимала лесные и предгорные пейзажи. – Жили на свете две души, сильные, храбрые, неразлучные. Они появились на земле в один день и, даже не встретившись, уже любили друг друга».

Тревога ещё сильнее сжала сердце. Я вдруг заметила, что дрожу. Перед глазами потемнело, а в ушах зашумело так, что я услышала собственный пульс.

«Самой судьбой им предназначалось быть вместе, но звёзды иначе распорядились жизнями несчастных, наложив на них страшное проклятие. Первая же встреча должна была не только вернуть душам память об их единстве, но и убить их. Они не могли жить вдали друг от друга, воссоединение же грозило им смертью».

– Оля, что с тобой?

Я взглянула на Диму, почти не видя его. Цветочный запах забивал ноздри, а услышанные слова бились в ушах эхом. В голове одна за другой возникали картины, знакомые и незнакомые одновременно.

– Всё ок? – спросил Дима, мягко касаясь моего плечо.

Я не увидела, а скорее почувствовала, как он наклоняется, то ли желая разглядеть в темноте моё лицо, то ли пытаясь поцеловать. И в этот самый момент я вскрикнула. Зажмурилась, хватаясь руками за голову.

– Прости, мне нужно выйти, – пробормотала я, сама не понимая, что говорю, и, схватив сумку, выбежала из зала.

В туалет я ворвалась так быстро, что споткнулась и чуть не упала. Выпрямившись, тяжело опёрлась о раковину. Голова невыносимо раскалывалась. Всё тело трясло. Я подняла взгляд на своё бледное отражение и зажмурилась.

«Ваше Высочество, позвольте преподнести Вам эту розу».

Воспоминания полились, как будто прорвало плотину. Я видела чужими глазами, проживала чужое прошлое как своё собственное, будто это всё случилось когда-то давно именно со мной.

…Я сидел в своём кабинете за столом, которого бы хватило на десять человек, и яростно комкал в руках лист бумаги. Внутри клокотал знаменитый царский гнев. Как смел он написать такое о своём повелителе? Видит небо, мерзавец поплатится за свою дерзость, и его судьба послужит предостережением для прочих наглецов! В дверь постучались, и в кабинет вошёл боярин, за которым я посылал. Отвесив низкий поклон, он выпрямился, ожидая распоряжений.

– Приведите этого стихоплета, где бы он ни находился, – сурово пророкотал я и швырнул комок бумаги на стол.

Бумажный шарик перекатился и замер, балансируя на самом краю дубовой поверхности.

– Слушаюсь и повинуюсь, Всемилостивейший государь, – раболепно произнёс боярин и услужливо уточнил: – Прикажете казнить?

– Не сейчас, – произнёс я со злорадной ухмылкой. – Посмотрим, что он скажет в своё оправдание.

Вновь поклонившись, боярин удалился. Я поднялся, меряя шагами кабинет. От поэтов одни неприятности. Запрети их, издай указ, убей всех до единого, и всё равно откуда-нибудь повылезают новые свободолюбцы, пером и словом подстрекающие народ на восстания. Будь проклят каждый, кто благословляет поэзию!

Этот был особенно опасен, в основном потому, что его, молодого и смелого, очень любил народ. Угнетенный, бессильный народ, готовый на всё, лишь бы защитить своего певца. Сколько раз его преследовали, сколько держали в темнице, а тот всё не умолкал! Сам я бунтаря не видел ни разу и до последнего щадил. Но теперь, в свете последней поэмы, которую ему хватило безумства прислать мне лично, гнев взял своё. Не сегодня завтра подстрекатель будет придушен, как крысёнок. Кончилось его время.

К вечеру поэта разыскали. Народный герой скрывался в доме бедноты, но стоило страже пригрозить перебить защитничков, как он вышел сам. Меня это устраивало. Легко иметь дело с благородными. Помимо меня в тронном зале собрался совет бояр и приказчик внутренних дел. Когда я опустился на трон, личный советник робко прошептал мне на ухо:

– Всемилостивейший государь, возможно, не стоит казнить этого гнусного лжеца? Его смерть может навлечь на Вас гнев толпы.

– Пусть беспокоятся о том, как бы не вызвать моего гнева, – сурово ответил я и кивнул стражникам у дверей. – Введите!

Двери отворились, и в тронный зал вошёл юноша. Под молчаливым конвоем воинов он преодолел разделявшее нас расстояние. Остановившись перед троном, он поднял на меня смелый, пронзительный взгляд и вздрогнул.

Поэт оказался так же красив, как на портретах: статный, юный, с длинными кучерявыми волосами и орлиным носом. Надо думать, многих из своих последователей он взял попросту обаянием. Но внешность – пустая оболочка – не уберегла