Нагие и мертвые - Норман Мейлер

— Да, в таком взводе и со званиями прижимают, — поддакнул Стэнли. — В любом другом взводе полка ты и Мартинес были бы штаб-сержантами, а Крофт — техник-сержантом.

— Не знаю, Стэнли, — сказал Браун, — если нам дадут пополнение, то будет вакантная должность капрала. Ты случайно не метишь на нее?

Несмотря на все усилия сдержаться, Стэнли густо покраснел.

— Э, брось… — пробормотал он. — Что я собой представляю, чтобы метить на нее?

— Почему же, об этом стоит подумать, — усмехнулся Браун.

«С этим Брауном надо быть поосторожнее», — сердито подумал Стэнли.

В широко известном теперь эксперименте физиолог, давая собаке пищу, всякий раз звонил в звонок. При виде пищи у собаки выделялась слюна. По прошествии некоторого времени физиолог попробовал звонить, не давая при этом собаке пищи. Слюна выделялась у собаки оттого, что звонил звонок. Физиолог пошел дальше в своем эксперименте: он заменил звонок различного рода громкими звуками. У собаки продолжала выделяться слюна.

На судне был солдат, который провел много времени на заморских фронтах и участвовал во многих военных действиях. Сначала звук разрывающегося снаряда неизбежно вызывал у него страх.

После того как прошло много месяцев и он повидал разные ужасы, любой неожиданный звук вызывал в нем страх и панику.

Всю эту ночь он лежал в своей койке и вздрагивал от разных звуков: громких голосов, неожиданного изменения в ритме работы судовых двигателей, шума какого-нибудь катящегося по палубе предмета, после того как кто-то наподдал его ногой. Его нервы были напряжены больше, чем когда-либо, он ужасно потел и со страхом думал о наступающем утре.

Солдат этот был сержант Джулио Мартинес, разведчик отдельного разведвзвода штабной роты 460-го пехотного полка.

В 4.00, через несколько минут после того как предрассветная мгла рассеялась и горизонт на востоке засветился по-настоящему, начался артиллерийский обстрел Анопопея с кораблей. Огонь открыли из всех орудий флота вторжения. Раскаты залпов потрясли ночную тишину, как будто начался гигантский горный обвал. Корабли судорожно вздрагивали от каждого залпа и медленно переваливались с борта на борт. Временами создавалось впечатление, что ночь рвется в клочья и все окружающее охвачено какими-то гигантскими конвульсиями.

После нескольких минут интенсивного огня раскаты залпов стали менее частыми и дружными. На море вокруг кораблей и судов снова опустилась почти полная ночная тишина. Лишь изредка то с одной стороны, то с другой тишину разрезал резкий лязг металла, как будто сталкивались друг с другом товарные поезда. А еще через несколько секунд уже можно было различить шелестяще-свистящий звук пролетавших над головой снарядов. Несколько светившихся в разных местах точек от бивачных костров на Анопопее быстро исчезли.

Первые снаряды шлепнулись в море рядом с береговой чертой, подняв в воздух огромные столбы пенящейся воды; затем ровный ряд их ударил по земле, и Анопопей ожил и засветился, как будто какой-то великан раздул на нем тлеющие угольки. То в одной, то в другой точке прибрежных джунглей возникли небольшие пожары; от снарядов, пролетавших подальше, вспыхивали более мощные костры, охватывавшие своим пламенем леса на площади несколько сот футов. Контуры острова стали более четкими, а его берег засветился огнями и стал похожим на видимый с большого расстояния морской порт.

Вот загорелся полевой склад боеприпасов, и часть берега озарилась ярким розовым светом. Когда в это место попало еще несколько снарядов, в воздух на огромную высоту взвился столб ослепительного огня, а вокруг него поползли гигантские темно-коричневые облака дыма. Снаряды вспахали все побережье, потом огонь перенесли на более отдаленные участки. Интенсивность огня снизилась, и обстрел стал методичным. Сделав залп из определенной точки, корабли отворачивали в море и уступали место следовавшим за ними. Склад боеприпасов все еще горел ярким пламенем, но остальные пожары утихли, только дым продолжал подниматься.

В первых лучах рассвета контуры острова вырисовывались все более четко. Что-то загорелось на вершине холма, расположенного приблизительно в миле от береговой черты. Далеко позади него, как казалось, из густого каштанового дыма поднималась гора Анака. Ее господствующему положению не угрожал никакой артиллерийский обстрел.

В трюмах, переполненных солдатами, звуки артиллерийской подготовки казались монотонными и менее прерывистыми; лязг металла и раскаты выстрелов воспринимались здесь, как громыханье поезда в метро. После завтрака в трюмах уменьшили электрическое освещение. Отбрасывая во все стороны замысловатые тени, тусклые желтые лампочки освещали мрачные лица солдат, собравшихся в проходах и у ведущих на палубу трапов.

Мартинес с беспокойством прислушивался к доносившимся сверху звукам. Он нисколько бы не удивился, если бы крышка люка, на которой он сидел, вдруг выскользнула из-под него. Уставившись прищуренными глазами на слабо мерцавшую электрическую лампочку, он старался быть ко всему равнодушным. Однако всякий раз, когда стальные переборки вздрагивали от артиллерийских залпов, у него помимо его воли подергивались ноги. Без всякой видимой причины в голове его все время вертелась строчка из шуточной песенки: «Ну а если и умру, все равно, все равно, все равно». В желтоватом свете лампочки Мартинес казался коричнево-смуглым. Это был небольшого роста, худощавый красивый мексиканец с аккуратно зачесанными вьющимися волосами и мелкими, резко выраженными чертами лица. Даже в такой трудный момент он напоминал своей осанкой и грацией лань. Самое неожиданное и быстрое его движение всегда было плавным и ненапряженным. И голова, так же как у лани, никогда не находилась в состоянии полного покоя; взгляд светло-карих глаз непрерывно метался с одного предмета на другой.

Сквозь гул артиллерийской канонады до слуха Мартинеса долетали и снова пропадали людские голоса. Из каждого взвода неслись свои звуки. Нудный и монотонный голос командира взвода воспринимался Мартинесом словно жужжание надоедливого насекомого: — Так вот, я вовсе не хочу, чтобы кто-нибудь из вас был убит сразу же, как только мы подойдем к берегу. Держитесь все вместе, это очень важно.

Мартинес еще плотнее сдвинул ноги в коленях, подтянул их к груди и сжался в комочек.

По сравнению с другими разведывательный взвод выглядел очень малочисленным, и почему-то даже люди в нем казались меньше ростом. Крофт говорил теперь о посадке в десантный катер, но Мартинес слушал его нехотя, рассеянно.

— В общем, — спокойно говорил Крофт, — все будет так, как на нашей последней тренировке. Все должно пройти хорошо, потому что никаких помех не предвидится.

Ред загоготал.

— Мы-то все соберемся наверху без задержки, — сказал он, — но наверняка появится какой-нибудь сукин сын и прикажет нам возвратиться в трюм.

— А что, нам будет хуже, если придется отсидеть здесь даже всю войну? — насмешливо спросил сержант Браун.

— Довольно болтать! — приказал Крофт. — Если ты лучше меня знаешь, что и как делать, вставай на мое место и командуй, — бросил он в сторону Брауна и продолжал: — Наш пост по посадке на высадочные средства — номер двадцать восемь. Каждый это знает, и мы должны прибыть туда все вместе. Если кто-нибудь неожиданно обнаружит, что забыл что-то в трюме, пусть пеняет на себя. Возвращаться никому не позволю.