Дерзкие забавы - Кристина Лорен

Его трудно прочитать, зато на него легко смотреть, и не важно, насколько это плохая идея, но не подпустить его близко решительно невозможно.

Драться или трахаться?

И та и другая возможность начинают казаться мне одинаково привлекательными.

Финн

НЕ ПОМНЮ, КОГДА я последний раз бывал на домашней вечеринке в окружении толпы несносных двадцатилетних юнцов разной степени опьянения. Я вообще не тусовщик, но согласился прийти, потому что Ансель в городе, а последний раз мы виделись все вместе в Вегасе, когда наше веселое воссоединение закончилось матримониальным хаосом. Но сегодняшний вечер я заканчиваю среди почти детей, с пивной кружкой в руке, слегка навеселе впервые за несколько месяцев и стоя так близко от Харлоу Вега, что могу ее коснуться.

Меня не удивляет ни то, что мы стоим так близко, ни то, что мне на самом деле нравится прикасаться к ней.

Меня удивляет то, что Харлоу одна, что она отделилась от остальной компании и болтает на кухне с наркоманом – работником Оливера. Несмотря на нашу свадьбу в Вегасе и Ванкуверский фестиваль секса, нельзя сказать, что я знаю о ней много. Но мне знаком такой типаж девушек: если на вечеринке есть стол, то они либо стучат по нему стаканами, либо лежат на нем, либо танцуют там же.

– Почему ты здесь, а не шлепаешь вместе со всеми картами в покер?

Харлоу пожимает плечами, кладет мне руки на талию, чтобы отодвинуть меня в сторону и открыть шкафчик наверху.

– Я сегодня немного расстроена. – Она хмурится, глядя на переполненный шкафчик. – И почему здесь такой бардак, господи?

– Ты хочешь навести порядок у них на кухне? – спрашиваю я, улыбаясь звякающим звукам, с которыми она двигает стаканы. – В разгар вечеринки?

– Может быть.

Ее лицо обрамляют темно-каштановые волосы, которые она заправляет за ухо, когда тянется к верхней полке, выгнув свою длинную шею. Я тут же начинаю думать о том, чтобы оставить маленькие засосы на ее коже от уха к ключице.

– Утром ты была очень занята, – говорю я, не сводя глаз с ее обнаженных плеч. – Вечером расстроена.

Она достает два чистых бокала и, повернувшись, смотрит на меня в упор. И я сразу вспоминаю огонь этих ее удивительных гипнотических глаз – скорее янтарного цвета, чем карих, – и страсть ее полных, соблазнительных губ. Открутив крышку с бутылки довольно дорогой текилы, Харлоу, примерившись, наполняет оба бокала до краев.

– Что ж, должен сказать, что Не-Джо очень старается, чтобы ты не расстраивалась, – говорю я. – Но я бы на твоем месте притормозил и не стал бы выпивать с парнем, который проколол себе пенис.

Честно говоря, когда Оливер рассказывал мне эту историю, я чуть не подавился своим сандвичем.

Харлоу протягивает мне бокал, но ее рука замирает в воздухе:

– Он… что?

– Дважды. Одно на кончике, а другое у корня.

Она моргает.

Я немного наклоняюсь, и то, как она смотрит на мой рот, вызывает у меня мурашки на коже.

– По утверждению Оливера, всякое бывает, когда Не-Джо напивается.

Она отрывает взгляд от моего рта и смотрит мне за спину, задрав подбородок, чтобы видеть стол в дальнем углу комнаты, где все еще играют в карты.

– А ты предлагаешь мне пойти поиграть в карты с людьми, которые употребляют «Кламато»[1] в качестве штрафной?

– Это еще не самое худшее, – говорю я с гримасой отвращения. – На самом деле это «Будвайзер» с «Кламато» – называется челада, и сейчас оно к тому же уже теплое.

Она делает то же самое лицо, что и тогда, когда бариста предложил ей тыквенный пряный кофе утром, – чистый и абсолютный ужас, – и она его заказала.

– А кто-то действительно это смешал? И есть люди, которые это пьют и им нравится?

Я смеюсь:

– Знаешь, при всем моем здравом смысле я нахожу по-настоящему забавным, когда ты ведешь себя как примадонна.

Склонив голову набок и глядя на меня с недоверием, она спрашивает:

– То есть то, что я отказываюсь от «Будвайзера», смешанного с томатным соком и соком моллюсков, делает меня примадонной?

Очевидно, я достаточно пьян, потому что пою несколько строчек песни единственной примадонны, которую могу вспомнить на данный момент: «Я всегда буду любить тебя». А потом поднимаю свой бокал и снова опускаю его.

Харлоу смотрит на меня так, как будто я спятил, но, клянусь, ей весело. В глазах появляется улыбка, хотя брови по-прежнему строго сведены на переносице:

– Ты не сможешь петь, чтобы спасти свою жизнь.

Вытирая рот ладонью, я говорю:

– Ничего. Ты еще не слышала, как я играю на пианино.

Она прищуривается еще сильнее:

– Ты что, процитировал только что «Смитов»?[2]

– Я удивлен, что ты это заметила. Это же не цитата из песни Пи Дидди.

Она хохочет:

– У тебя какое-то просто фантастическое представление обо мне.

– Так и есть. – Текила попадает мне в кровь, и я чувствую, как тепло разливается по груди.

Наклоняюсь поближе, так, что могу почувствовать ее запах. Она всегда пахнет чем-то теплым, немного землистым и сладким. Как будто пляжем, и кремом для загара, и жимолостью… Я сказал Харлоу кучу слов, не связанных с сексом, за последние пять минут – больше, чем за все время, которое она провела в Канаде, и удивляюсь, потому что, оказывается, с ней не только легко разговаривать – с ней разговаривать приятно.

– И мое представление о тебе все время меняется – теперь, когда ты не просто симпатичная мордашка у меня на коленях.

– Ты потрясающий ублюдок, Финн.

– Этот разговор творит чудеса в плане расширения наших горизонтов.

Она берет свой стакан, выпивает и морщится, а потом произносит:

– Не забегай вперед, Солнышко. Мне нравится наша договоренность.

– А у нас есть договоренность?

Кивнув, она наливает нам еще по порции.

– Мы с тобой либо подеремся, либо будем трахаться. Мне кажется, я предпочитаю ту часть, где про трах.

– Что ж, тогда я вынужден согласиться.

Когда она протягивает мне следующий стакан вдобавок к трем пива, которые я употребил с Анселем, я спрашиваю:

– А почему ты все-таки приехала ко мне? У меня не было возможности спросить тебя об этом, потому что ты все время сидела у меня на лице. Твой визит был… неожиданным.