Новая Зона. Принцип добровольности - Светлана Кузнецова

Верин кивнул, поняв его мысль верно, и полез в рюкзак.

– Мне обвязаться и к тебе?

Денис красноречиво постучал себя по виску и велел:

– Конец кинь.

– Не долетит.

– К гайке привяжи – долетит как миленький, – посоветовал Тополев. Помнится, когда еще в самый первый раз шли в Зону, именно он сильно возмущался по поводу «всякого ненужного металлолома» и «лишней тяжести». Гайки в Зоне вещь незаменимая, если нужно дорогу проверить, да и для всяких неожиданных нужд, как и веревка, трос или что-нибудь в этом роде. Особенно ценны гайки больших диаметров и увесистые, от КамАЗов, правда, тащить подобные действительно тяжеловато.

– Лови!

Денис едва удержал на месте дернувшуюся машинально руку: в Периметре ловить что-либо на лету явно не стоило. Гайка, пролетая за границу, отделяющую Зону от беззонового пространства, дважды полыхнула синим: при первом касании до невидимого поля и уже ударившись об асфальт. Верин присвистнул.

– Дэн, осторожнее! Вдруг раскаленная.

– Была б горячей, трос уже тлел бы, – заметил Коробов.

– Холодная, – бросил Денис. – Все в норме.

Он наскоро обвязался и приказал:

– Тащите.

Наверное, со стороны зрелище выглядело забавно, однако его участникам оказалось не до шуток.

Лучше всего для сравнения подходил мыльный или воздушный пузырь. Внутри поля и в Зоне немного отличалось давление. Четверо научников тащили изо всех сил, Денис тоже не бездействовал, но невидимую преграду оказалось не так уж легко разрушить.

– Наверное, схоже чувствует себя птенец, вылупляющийся из яйца, – простонал он, оказавшись наконец-то в такой понятной, обычной, замечательной во всех отношениях Зоне. – Противошоковое мне вколите у кого под рукой.

Доктор встречал Нечаева на стоянке у ворот. Судя по всему, ждал он давно: серый в сиреневых и голубых разводах зонт, который он держал в руке, успел основательно промокнуть, хотя мерзопакостную изморось, падающую с неба, язык не поворачивался назвать дождем.

На стоянке, кроме машины Нечаева – серенького «БМВ Х3», – стояла бежевого цвета «Газель», потрепанная жизнью, неровностями дорожного покрытия, основательно заляпанная грязью, и темно-синий «Мерседес» с круглыми фарами, принадлежащий какому-то любителю древностей. На капоте автомобиля вместо стилизованного пропеллера красовался вставший на дыбы олень. По всему боку шла алая граффити-надпись: «Вооружен и очень опасен».

За трехметровым забором возвышалось многоэтажное здание главного больничного комплекса из стекла и бетона и чахлые деревца. Ни одной живой души, кроме него и доктора, видно не было, хотя обеденное время и широкая улица к пустынности не располагали.

Нечаев считал себя не последним человеком в этом сложном мире, но не настолько же, чтобы его встречали и ждали с нетерпением совершенно незнакомые люди (за время, которое он добирался сюда, доктор звонил трижды). Он заглушил мотор и вылез на улицу, подняв воротник куртки. Зонта у него не имелось: как и большинство автовладельцев, он не мог оставить убежденность, будто всегда успеет перебежать от подъезда до машины и обратно. Иной раз она вставала боком.

– Добрый день, – поздоровался Нечаев.

– Хорошо, что вы приехали, – сказал доктор.

Хлопнула дверь, пикнула сигнализация. Не иначе как по закону подлости в шаге от пешеходной дорожки разлилась огромная лужа, полностью перекрыв подходы к больничной калитке и к доктору. Обходить ее пришлось бы по узкому бордюру, рискуя навернуться либо в темную воду, скрывающую то ли асфальт, то ли дыру в нем неизвестной глубины, либо наступить в жидкую грязь на так называемом газоне, через которую пробивалась хлипенькая пожухлая травка.

Проблема с координацией у Нечаева имелась столько, сколько он себя помнил. Только он мог не выбрать меж двух дорог на развилке и въехать прямиком в ель или «не заметить» внезапно выпрыгнувший перед ним столб. Натыкался на стулья, сшибал дверные косяки и оступался он регулярно. Какое-нибудь обидное прозвище за ним не закрепилось только из-за нелюдимости. В ЦАЯ лишь руками разводили, не понимая, почему его еще терпят в ИИЗ, отличающемся нелюбовью к вышестоящей организации и ее представителям. Нечаеву же в институте действительно нравилось.

В Центре все казалось ему слишком серьезным и каким-то безысходным. Дресс-код, дисциплина, нормы, сроки, тщательное планирование, минимум инициативы. Если бы Нечаев хотел служить в армии, то в нее и пошел бы. Но он желал заниматься наукой, которую мнил сродни творчеству, а не помеси юриспруденции с бухгалтерией и архивом. В ИИЗ чувствовалась именно та атмосфера, которая и представлялась необходимой для достижения результатов и прыганья выше потолка: первичный бульон из идей, предположений, азарта и расчета. За одно участие в мозговых штурмах, устраиваемых на летучках Шуваловым, душу отдать было не жаль.

Руководство ЦАЯ также недоумевало и по поводу Ворона. Нечаев знал о нескольких попытках если не переманить того в Центр, то хотя бы склонить к сотрудничеству. Однако сталкер любой другой государственной организации предпочитал ИИЗ. Перекупить его не выходило, пригрозить возбуждением какого-либо дела от административного до уголовного – тем более.

Любая попытка ограничить его свободу получала ответ, причем зачастую очень жесткий. Об истории ныне благополучно уволенного начальника отдела кадров, загоревшегося блестящей идеей в счет дальнейшего сотрудничества помочь Ворону выиграть суд по обвинению в оставлении человека в опасности (дело раздули из-за Никиты Гранина, добровольно ушедшего в Зону и ставшего неким посредником между эмиониками и людьми), не забудут еще долго. Сталкер, даже не дослушав до конца «взаимовыгодного предложения», спустил на сотрудника Центра своего адвоката, который едва ли не раздул коррупционный скандал.

К Нечаеву же Ворон отнесся приветливо с самого начала и поддерживал приятельские отношения, не подпуская слишком близко, но и не выказывая недоверия. Легендарный сталкер не переносил «друзей с работы» и попыток контроля, однако именно с ним любил побеседовать на посторонние темы и практически сразу перешел на «ты». Начальники в ЦАЯ недоумевали по этому поводу и скорее всего именно потому еще не отозвали Нечаева из ИИЗ.

Вздохнув поглубже, он поставил ногу на узкий бордюр и сделал первый неуверенный шаг, руки развел в стороны, подобно канатоходцу, выполняющему под куполом цирка опасный трюк. Однако врожденная неуклюжесть обошла его сегодня стороной. Пройтись по бордюру получилось даже с некоторой долей изящества, какой Нечаев от себя не ожидал.

– Генрих Альбертович, – представился доктор и протянул ему руку.

– Нечаев.

– Я сразу узнал вас: с братом вы просто одно лицо.

– Двоюродным, – зачем-то уточнил Нечаев и пожал широкую и неожиданно мозолистую ладонь.

– Да-да, конечно. Пройдемте, – предложил доктор.