Продавец грез - Августо Кури

— Почему вы все время называете какие-то номера? — спросил заинтригованный Жулио Сезар.

Незнакомец ответил не сразу. Он посмотрел на горизонт, увидел, как одни огни зажигаются, а другие гаснут. Стоял и спокойно дышал, словно ему хотелось быть во всех местах одновременно, чтобы снова зажечь потухшие огоньки. Потом он повернулся лицом к Жулио Сезару, пристально посмотрел ему в глаза и мягко заговорил, напрягаясь, чтобы выдерживать взятый тон:

— Почему я считаю номера? За тот короткий промежуток времени, пока мы стоим на этой крыше, двадцать человек навсегда закрыли глаза. Двадцать человек решили свести счеты с жизнью. Двадцать представителей рода человеческого отказали самим себе в праве на защиту, подобно тому, как это пытались сделать вы. От людей, которые шутили, любили, ссорились, мирились… теперь остался лишь болезненный рубец в памяти тех, кто продолжает жить.

Жулио Сезар не понимал утонченной чувствительности этого человека. Кто он такой? Почему его слова оказывают столь мощное воздействие? Проницательный преподаватель пытался дать непрошеному гостю определение, но безуспешно. И, мельком взглянув на него, вдруг увидел, что незнакомец плачет. Подобная реакция такой сильной личности была совершенно неожиданной. Казалось, незнакомец ощущал неописуемую боль детей, потерявших своих отцов и выросших, постоянно задавая себе вопрос: «Почему он не вынес свою боль ради меня?» Казалось также, что он понимал размышления отцов, потерявших детей и чувствовавших свою вину, несмотря на то, что зачастую многое для них они все же делали. И это чувство вины подогревалось мыслью: «Что я мог сделать для своего сына, но так и не сделал?«А еще казалось, что вторгшийся в его жизнь человек плачет, потому что таким образом искупает собственную вину за неведомые миру утраты.

Как бы там ни было, факт оставался фактом: как речь незнакомца, так и его слезы полностью «разоружили» Жулио Сезара. Этот интеллектуал пошел по дорогам своего детства, что оказалось выше его сил, и тоже зарыдал. Никогда раньше он не плакал, не обращая внимания на людей, ставших тому свидетелями. Это был человек с многочисленными и глубокими душевными травмами.

— Мой отец играл со мной, целовал меня и говорил: «Мой любимый сынок».

И самоубийца, сделав глубокий вдох, заговорил на тему, обсуждать которую всегда считал предосудительным, о том, чего не знали даже его самые близкие коллеги. О том, что было похоронено, но продолжало жить и влияло на то, как он оценивал собственную жизнь.

— Он меня покинул, когда я был еще ребенком, — сказал он, сделал паузу и добавил: — Я смотрел мультфильм в гостиной, когда услышал громкий хлопок в комнате отца. Когда я вошел в эту комнату, чтобы посмотреть, что случилось, то увидел отца, лежащего на полу в луже крови. Мне было всего шесть лет. Я без конца кричал, моля о помощи. Матери дома не было. Я побежал к соседям, но мое отчаяние было таким огромным, что очень долго никто не мог понять, в чем дело. Жизнь началась с плохого, и годы невинного детства оказались для меня фактически потерянными. Мой духовный мир рухнул. Я возненавидел мультипликационные фильмы. Братьев и сестер у меня не было. Моей матери, бедной вдове, пришлось много работать. Она храбро боролась за то, чтобы вырастить меня, но заболела раком и умерла, когда мне было двенадцать лет. Воспитывали меня мамины братья. Я переходил из дома в дом, чувствуя себя посторонним у домашних очагов, которые никогда не были моими. Будучи подростком, я часто раздражался. Семейные праздники меня мало привлекали. Случалось так, что меня неоднократно использовали как слугу, и я должен был это терпеть.

У Жулио Сезара появилась склонность к агрессии. Он стал малообщительным, застенчивым и нетерпимым, чувствовал себя никому не нужным и никем не любимым. Чтобы окончательно не ПО губить себя, он компенсировал свои личные проблемы прилежным учением. Хотя и с трудом, но ему удалось поступить в университет и стать блестящим студентом. Днем он работал, в университет ходил по вечерам, изучал необходимый материал по утрам и по выходным, в конечном счете развив в себе злость, которую так и не смог побороть.

— Но я превзошел всех тех, — продолжал он, — кто смеялся надо мной. Я стал более культурным и более удачливым в делах, чем они. Я стал примерным студентом, а потом весьма уважаемым преподавателем. Одни завидовали мне, другие ненавидели. Многие мной восхищались. Я женился, у меня родился сын Жоао Маркос. Но думаю, что мне не удалось стать хорошим любовником и хорошим отцом. Шло время, и год назад я влюбился в студентку, которая была на пятнадцать лет моложе меня. Я был в отчаянии, пытался соблазнить ее, купить ее любовь, влез в долги. Потерял кредитоспособность, страховку и… наконец она меня бросила. Земля разверзлась у меня под ногами. Жена узнала об этом увлечении и тоже покинула меня. Когда она ушла, я понял, что все еще люблю ее, я просто не мог ее потерять! Я пытался вновь завоевать ее, но она устала от жизни с интеллектуалом, который всегда оставался бесчувственным, был пессимистом, постоянно находился в подавленном состоянии, а теперь еще, кроме всего прочего, обанкротился. Так и она оставила меня.

Тут он дал волю слезам, чего не делал с тех пор, как умерла его мать. Плача, он вытирал слезы правой рукой. Люди, знавшие его как властного преподавателя, не имели ни малейшего представления о его душевных ранах.

— Жоао Маркос, — продолжал он, — мой сын, превратился в наркомана. Он стал агрессивен, часто упрекал меня в том, что я никогда не играл с ним, никогда не был с ним добр, никогда не был для него ни другом, ни товарищем. Он уже несколько раз попадал в наркологическую лечебницу. Сейчас он живет в другом штате и не желает со мной общаться. Короче говоря, с пятилетнего возраста я только и делаю, что коллекционирую бесчисленные потери. Одни произошли по вине других, но многие — по моей собственной, — откровенно признался самоубийца. Он начинал понимать, что ему необходимо сбросить с себя камуфляж.

Когда он закончил речь, в его сознании быстро промелькнуло нечто вроде фильма. Он вспомнил, как выглядел отец в последние минуты перед смертью. Вспомнил и о том, как звал его днем и ночью в течение долгих недель после смерти; вспомнил о том, как вырос в постоянной обиде на отца, полагая, что тот закрылся в своей эмоциональной клетке, страдая от болезней, от которых он, Жулио, потом будет страдать сам.

Сейчас он повторял тот же путь. Прошлое оказывало на его психику более мощное влияние, чем проблемы научной карьеры. Образование не помогало ему легче приспосабливаться к жизни, не снимало нервное напряжение. Он стал сухим, импульсивным и постоянно испытывал стресс. Ни психиатры, ни психологи так и не смогли его излечить. В разговоре с интеллектуалами своего уровня он неоднократно сетовал на инфантилизм и некомпетентность этих специалистов. Переубедить его было чрезвычайно трудно.

Безжалостно раскрыв свои тайны, интеллектуал снова ушел в себя, ибо боялся, что стоящий рядом с ним человек сейчас же обрушит на него град советов относительно самопомощи, данных без указания источников, и других голословных утверждений. Однако незнакомец не сделал ничего подобного. Он пошутил в момент, когда шутки были почти неуместны.