Пропавшая гора - Майн Рид

во всех отношениях прекрасней их, что Генри Трессилиан без труда узнает предков обычных индеек. Во главе стаи старый индюк крупнее остальных, он гордо расхаживает в своем сверкающем оперении, которое под лучами солнца кажется радужным. Он выглядит султаном, окруженным султаншами: в стае много молодых самок, недавно вылупившихся и внешне очень отличающихся от старого самца.

Неожиданно величественный сатрап поднимает голову, изгибает шею и издает сигнал тревоги. Слишком поздно. «Бах–бах!» из двустволки, одновременно более громкий выстрел из ружья, и султан и три его спутницы лежат на земле, а остальные птицы убегают с криками ужаса и хлопаньем крыльев, громким, как шум молотилки.

– Неплохое начало, – негромко говорит гамбусино, когда они стоят над дичью. – Не так ли, сеньорито?

– Точно, – отвечает молодой англичанин, радуясь добыче. – Но что нам с ними делать? Мы не можем нести их всю дорогу.

– Конечно, не можем, – отвечает мексиканец. – Это и не нужно. Пусть лежат до нашего возвращения. Но нет, – поправляется он. – Это не подходит. Здесь точно есть волки – несомненно, койоты, если не другие виды, – и, вернувшись, мы можем найти только перья. Надо их подвесить, чтобы до них не дотянулись.

На то, чтобы подвесить птиц, уходит несколько минут. Одну ногу прокалывают, во второй обнажают сухожилие и создают петлю: потом птицу поднимают и подвешивают на высокой питахайе.

– Идем дальше, – говорит гамбусино, когда перезарядили ружья. – Будем надеяться, что встретим четвероногую дичь, достаточно большую, чтобы у всех был кусок свежего мяса на обед. Наверно, придется много пройти, прежде чем встретим что-нибудь такое: наши выстрелы могли разогнать птицу и зверей, все они убежали на дальнюю часть месы. Но я хочу идти прямо туда, мучачо, по причине, которую еще не сообщал тебе.

Эти слова гамбусино произносит с тревожным выражением на лице, и Генри Трессилиан подозревает, что у его спутника на уме есть еще что-то, кроме дичи. Он еще до выхода из лагеря заметил, что мексиканец кажется более возбужденным, чем обычно; он как будто очень торопится выходить. Несомненно, он намекает на причину этого, но что это, молодой англичанин не может догадаться.

– Могу я сейчас узнать причину? – спрашивает он, заметив серьезное выражение лица спутника.

– Конечно, можешь и узнаешь, – охотно отвечает мексиканец. – Я сказал бы тебе и остальным раньше, но сам не был уверен, и мне не хотелось без основательной причины поднимать в лагере тревогу. Надеюсь, такой причины по-прежнему нет. Возможно, это не был дым.

– Дым! Какой дым?

– Который я увидел вчера вечером после того, как мы пришли на берег озера. Может, мне только показалось.

– Где?

– На северо-востоке, очень далеко.

– Но если это был дым, что он может означать?

– В этой части мира очень многое. Он может означать опасность, даже смерть.

– Ты меня удивляешь, сеньор Висенте. Как дым может это означать?

– В этом нет никакой загадки, мучачо. Там, где дым, должен быть огонь, костер. А вокруг костра здесь в лланос могут сидеть индейцы. Теперь понимаешь, о какой опасности я говорю?

– Понимаю. Но я считал, что в этой части страны нет других индейцев, кроме опата, а они христиане и живут в поселках.

– Все это верно. Но поселки опата далеко отсюда и в другом направлении – прямо противоположном. Если это был дым, то костер разожгли не опата, но люди, которые похожи на них только цветом кожи. Они тоже индейцы.

– Какие это могут быть индейцы?

– Апачи.

– Действительно, если они по соседству, это очень опасно. – Молодой англичанин достаточно долго прожил в Соноре, чтобы знать об этих свирепых дикарях. – Надеюсь, это не они, – доверчиво и с опасением добавляет он и думает о тех, кто внизу.

– Я разделяю эту надежду, – говорит мексиканец, – потому что, если это апачи, нам надо подумать о коже на своей голове. Но пойдем, muchacho mio (мой мальчик). Не будем падать духом, пока не убедимся, что опасность действительно существует. Возможно, это пыльный вихрь; когда я его заметил, наши животные устремились к воде. Это заняло все мое внимание. А когда все кончилось и я снова посмотрел в том направлении, было уже слишком темно, чтобы различить дым или что-нибудь еще. Несколько раз за ночь я искал на горизонте следы огня, но, к счастью, ничего не увидел. Однако не могу избавиться от тревоги. Человек, побывавший в плену у апачей, всегда будет испытывать опасения в их землях. Мои опасения самые острые. Я не только был у них в плену; со мной жестоко обращались, что ты признаешь, посмотрев на это.

Говоря это, мексиканец расстегивает рубашку и обнажает грудь; на ней выжженное на коже грубое изображение черепа.

– Они заклеймили меня для забавы, – продолжает Висенте. – Хотели использовать меня как цель в соревновании по стрельбе. К счастью, прежде чем соревнование началось, я сумел убежать. Теперь ты понимаешь, мучачо, почему я хотел оказаться здесь пораньше, чтобы пройти на дальний конец. Vamonos! (Идем!)

Надев ружья на плечо, они идут вперед; идут медленно, потому что мешают заросли деревьев и кустов, переплетенных лианами. Никаких дорог нет, кроме редких извилистых звериных троп. Охотники радуются этим тропам; еще сильней радуются, когда мексиканец замечает отпечатки копыт на мягкой земле и говорит, что это следы диких баранов.

– Я думал, что мы найдем здесь снежных баранов, – продолжает он, – и, если сегодня у каравана не будет на обед жареной баранины, значит Педро Висенте плохой поставщик дичи. Но сейчас нельзя искать баранов. Конечно, мы начали день с охоты, но прежде чем продолжать, нужно убедиться, что день не закончится схваткой. Шшш!

Это шипящее восклицание вызвано шумом, раздавшимся впереди; похоже, на несколько раз повторенный удар копыта о землю. И одновременно фырканье.

– Это баран! – шепотом говорит мексиканец; говоря это, он останавливается и рукой удерживает спутника. – Раз уж дичь у нас на пути, можем добыть одну-две головы. Их, как индеек, можно будет подвесить до нашего возвращения.

Конечно, товарищ по охоте с ним согласен. Ему очень хочется снова опустошить свои два ствола, тем более когда возможна такая замечательная добыча. Он говорит:

– Конечно, я согласен.

Они молча осторожно идут вперед, выходят на край другой поляны и снова видят стаю – но не птиц, а четвероногих. На первый взгляд они могут показаться оленями, особенно на взгляд неопытного человека; Генри Трессилиан мог бы ошибиться, но у животных нет оленьих рогов; напротив, у них бараньи рога.

Это действительно дикие бараны, отличающиеся от домашних овец, как борзая отличается от таксы. Нет ни коротких ног, ни низких туловищ; нет ни пушистых хвостов, ни спутанной