Тревожные люди - Фредрик Бакман

Сегодня он первым вошел в квартиру, после того как оттуда вышли заложники и послышался выстрел. Первым забежал внутрь, ступил на пропитавшийся кровью ковер и распахнул балконную дверь. Постоял там, в отчаянии глядя по ту сторону перил, потому что при всей кажущейся нелогичности его главным опасением и первой мыслью было закричать: «Он тоже прыгнул!» Но внизу ничего не было, только журналисты и любопытные соседи, смотрящие на него в телефоны. Грабитель бесследно исчез, и полицейский в растерянности стоял на балконе. Оттуда был виден тот самый мост. А теперь полицейский стоял в коридоре своего участка, не в силах заставить себя отмыть ботинки от крови.

Воздух с рокотом перекатывался в горле старого полицейского, словно тяжелую мебель двигали по неровному полу. Он дышал носом, и дыхание эхом отдавалось в горле. В определенном возрасте и при определенном весе дыхание тоже становится тяжелее. Старый полицейский смущенно взглянул на агента.

– Понимаете, мой коллега… это мой сын.

– О! – кивнула риелтор, будто бы хотела сказать, что у нее тоже есть дети, а если и нет, то она читала про них в руководстве для риелторов. И что она предпочитает тех, что играют в игрушки натуральной расцветки, потому что она ко всему подходит.

– Моя жена говорила, что нам не надо работать вместе, – признался полицейский.

– Понимаю, – соврала риелтор.

– Она упрекала меня в гиперопеке. Что я как те пингвины, которые высиживают камень вместо яйца, потому что не могут смириться с мыслью, что яйца больше нет. Она считала, что мы не можем защитить своих детей от жизни, потому что от жизни защитить невозможно.

Риелтор снова собралась сделать вид, что все понимает, но вместо этого выпалила:

– Что вы имеете в виду?

Старый полицейский покраснел.

– Я не хотел… н-да, глупо, конечно, все это говорить вам, но я не хотел, чтобы мой сын стал полицейским. Он для этого слишком чувствительный. Слишком… хороший. Понимаете? Десять лет назад он забежал на мост, чтобы отговорить человека, стоящего на парапете, прыгать. Он сделал все, что мог, ВСЕ, что было в его силах! Но человек все равно прыгнул. Понимаете, каково было сыну после такого? Он… он всегда хотел всех спасти. Я думал, после того случая он расхочет быть полицейским, но вышло наоборот. Он захотел этого больше, чем когда бы то ни было. Потому что ему необходимо спасать людей. Даже если это преступники.

Риелтор затаила дыхание.

– Вы про грабителя?

Старый полицейский кивнул:

– Да. Когда мы вошли, вся квартира была в крови. Мой сын говорит, что, если мы вовремя его не найдем, он умрет.

Под ресницами старого полицейского пульсировала такая печаль, что риелтор поняла: для него это очень серьезно. Он поскреб ногтями по столешнице и вымученно добавил:

– Хочу напомнить вам: все, что вы говорите на допросе, записывается на диктофон.

– Принято, – заверила риелтор.

– Важно, чтобы вы это понимали. Все, о чем мы говорим, записывается в протокол и может быть прочитано моими коллегами, – настаивал старый полицейский.

– Все могут прочитать. Я вас услышала.

Старый полицейский аккуратно развернул смятый листок, оставленный молодым. Это был рисунок, сделанный либо очень одаренным, либо абсолютно бездарным ребенком – в зависимости от возраста. Рисунок изображал трех животных.

– Вам знаком этот рисунок? Мы нашли его на лестнице.

– Мне очень жаль, – ответила риелтор, и, судя по ее виду, не соврала.

Старый полицейский выдавил подобие улыбки:

– Мои коллеги утверждают, что на рисунке изображены обезьяна, лягушка и лошадь. Но я думаю, что это не лошадь, а жираф. Ведь она без хвоста! А у жирафов хвоста как раз и нет! Да, пожалуй, это самый что ни на есть жираф.

Риелтор набрала в грудь воздуха и сказала то, что обычно женщины говорят мужчинам, которые не понимают, что их недостаточное знание предмета мешает им сделать правильный вывод.

– Вы, безусловно, правы.

На самом деле вовсе не прыгнувший с моста человек побудил мальчика выбрать профессию полицейского. Неделю спустя на том же парапете стояла девочка-подросток, и полицейским он стал именно благодаря ей. Девочка не прыгнула.

В воздухе просвистела кофейная чашка. Она пролетела над обоими столами, но благодаря неисповедимым законам физики в ней остался почти весь недопитый кофе. Чашка со всей силы ударилась об стену, окрасив ее в цвет капучино.

Полицейские посмотрели друг на друга: один смущенно, другой в ужасе. Старого полицейского звали Джим. Молодого, его сына, звали Джек. Полицейский участок слишком мал для того, чтобы им не встречаться, и в конце концов они, как обычно, оказались по разные стороны одного письменного стола, лишь наполовину прикрытые каждый своим монитором, ведь работа полицейского сегодня всего на одну десятую состоит из собственно полицейской работы, а в остальном – из описания того, как он ее выполняет.

Для поколения Джима компьютеры казались волшебством, а для поколения Джека стали обыденностью. Когда Джим был маленьким, не выпускать ребенка из комнаты считалось наказанием, а сегодня родители не знают, как выманить ребенка из комнаты. Раньше детей не могли угомонить, а сегодня – заставить двигаться. Когда Джим писал свой рапорт, он основательно нажимал каждую клавишу, сверялся с экраном, все ли в порядке, и только после этого нажимал следующую. Джима не проведешь. Джек сочинял свой с беззаботностью молодого человека, не представляющего мира без интернета; он мог печатать вслепую и касаться клавиш так, что никакой криминологической экспертизе не найти на них его отпечатков.

Старый и молодой полицейские доводили друг друга до исступления по самым смехотворным поводам. Когда надо было поискать что-то в интернете, сын говорил, что «погуглит» это, а отец – что он «забьет в Гугл». Когда они не могли на чем-то сойтись, отец говорил: «Но я же прочитал это в Гугле!» – а сын орал: «В Гугле не ЧИТАЮТ, папа, а ИЩУТ!»

Сына бесила не столько папина компьютерная безграмотность, как его полуграмотность. Например, Джим до сих пор не научился делать скриншот. Чтобы получить изображение своего экрана, он брал телефон и фотографировал им монитор. А чтобы вывести изображение из телефона на бумагу, он клал его в ксерокс. Последняя крупная ссора Джека и Джима произошла из-за того, что начальник начальника нашел недостаточным освещение работы участка в соцсетях (еще бы, в Стокгольме-то все знают всё про каждый чих любого из полицейских) и попросил их фотографировать друг друга в течение дня за работой. Поэтому Джим сфотографировал Джека за рулем. На полном ходу. Со вспышкой.

И вот они сидят друг против друга и пишут, в постоянной противофазе. Джим – человек обстоятельный. Джек – эффективный. Джим рассказывает историю. Джек пишет рапорт. Джим стирает и переписывает, Джек стрекочет по клавиатуре так, будто во всем мире есть лишь один возможный вариант изложения дела. В молодости Джим мечтал стать писателем. Джек подрастал, но Джим не переставал мечтать. Потом он мечтал о том, чтобы писателем стал Джек. Сыновьям этого не понять, а отцы стыдятся это признать: мы не хотим, чтобы у наших детей были свои мечты, и не хотим, чтобы дети пошли по нашим стопам. Мы сами хотим идти по их стопам, когда они воплощают наши мечты в жизнь.