Джонни и мертвецы - Терри Пратчетт

В шестьдесят пятом году о доме отзывались как о «потрясающе динамичном сочетании пустот и объемов, величественном в своей бескомпромиссной простоте».

Теперь «Сплинберийский страж» частенько публиковал фотографии тех его обитателей, кто жаловался на сырость, на холод, на то, что от сильного ветра вылетают стекла (по «Джошуа Н'Клементу» вечно гулял ветер, даже в тихие дни), или на то, что по промозглым закоулкам многоэтажки шатаются банды подростков, чье любимое развлечение — сбрасывать с крыши украденные в супермаркете тележки на Великое Затерянное Кладбище Магазинных Тележек. Лифты перестали нормально работать еще в 1966 году и с тех пор отсиживались в подвале, боясь высунуть оттуда нос.

В переходах и на лестницах («завершающий штрих, восхитительный по брутальности выбранного зодчим материала — цемента») в зависимости от того, приезжал или нет фургон городского мусорщика-ниндзя, всегда стоял один из двух запахов. Вторым был запах хлорки.

Высотка имени Джошуа Н'Клемента не нравилась никому. Существовало две школы мнений относительно того, как с ней следует поступить. Жильцы считали, что их нужно переселить, а дом взорвать. Жителям соседних кварталов хотелось просто взорвать его.

Эта перенаселенная четырнадцатиэтажная башня стояла посреди огромного участка, теоретически отведенного под газон («зону зеленых насаждений»), а практически превращенного в Дом-призрения-для-пакетиков-из-под-чипсов-и-неизменно-сжигаемых-из-года-в-год-автомобилей.

— Жуть, — поежился Холодец.

— Надо же людям где-то жить, — сказал Ноу Йоу.

— Ты думаешь, тот, кто это придумал, живет здесь? — спросил Джонни.

— Вряд ли.

— Предупреждаю, я к Бигмакову братцу на пушечный выстрел не подойду, — заявил Холодец. — Он того. Весь в наколках и вообще… И потом, все знают, что он ворует. Видюшники, к примеру. С завода. В детстве он убил Бигмакова хомяка. А когда злится, швыряет в окно что попало. А уж если он спустит Клинта…

По слухам, Клинта — собаку Бигмакова братца — за подлость и злобный нрав выкинули из Секции Помесей Ротвейлера С Питбультерьером.

— Бедняга Бигмак, — сказал Джонни. — Понятно, чего он так рвется в ряды вооруженных сил.

— По-моему, ему охота как-нибудь прихватить в увольнение автомат, — сказал Ноу Йоу.

Холодец окинул мрачным взглядом высоченную громаду «Джошуа».

— Ха! Тогда уж лучше танк.

Фургон Бигмакова братца стоял на площадке, задуманной архитекторами как место для мойки-сушки. Все его дверцы и одно переднее крыло были разного цвета. На переднем сиденье, привязанный к рулю, восседал Клинт. Это была единственная машина, которую можно было спокойно оставлять незапертой в окрестностях «Джошуа Н'Клемента».

— Ей-богу, странно, — сказал Джонни. — В смысле, если подумать.

— Что странно? — спросил Ноу Йоу.

— У нас такое громадное кладбище, а живые втиснуты в этот муравейник, — пояснил Джонни. — Словно кто-то что-то перепутал…

Из подъезда показался Бигмак со стопкой картонных коробок. Он мрачно кивнул Джонни и поставил коробки в фургон.

— Здорово, пацаны, — сказал он.

— А где твой брат?

— Наверху. Ну, айда.

— В смысле, пока он не спустился, — уточнил Холодец.

— Заткнись.

Ветер шелестел тополиной листвой и с посвистом кружил среди античных урн и разбитых надгробий. Неразлучная четверка собралась у ворот.

— По-моему, мы совершаем ошибку, — буркнул Холодец.

— Тут повсюду кресты, — напомнил Ноу Йоу.

— Да, но я атеист, — возразил Холодец.

— Тогда ты не должен верить в привидения…

— В граждан, перешедших в новое качественное состояние, — поправил Бигмак.

— Бигмак, — окликнул Джонни.

— А?

— Что ты прячешь за спиной?

— Ничего.

Холодец вытянул шею, посмотрел и доложил:

— Большую острую деревяшку. И молоток.

— Бигмак!

— Так ведь фиг его знает…

— Выбрось!

— Ну ладно, ладно.

— И потом, колья не для привидений, а для вампиров, — сказал Ноу Йоу.

— Спасибочки, — поблагодарил Холодец.

— Послушайте, это же обыкновенное кладбище, — сказал Джонни. — Со своими правилами и порядками! Не Трансильвания какая-нибудь! Здесь просто лежат мертвые люди! Чего бояться? Мертвецы тоже когда-то были живыми людьми! Небось, если б тут лежали живые, вы бы не валяли дурака!

Они двинулись вдоль Северного проезда. Поразительно, как здесь, на кладбище, умирали всякие шумы. Его отделял от дороги лишь скрытый густым кустарником и давным-давно не стриженными деревьями забор из редких железных прутьев, но звуки мгновенно глохли, словно увязая в слое ваты. На их место заступала тишина — она заливала все вокруг, как вода, в которой можно дышать. Наполненная шепотом и вздохами. На кладбище тишина звучала.

Под ногами похрустывал гравий. Кое-где, перед могилами поновее, были устроены маленькие приподнятые площадки, которые кто-то удосужился выложить зелеными камнями. Там пышно разрослись крошечные альпийские растеньица.

В кроне дерева хрипло крикнула ворона, а может, грач. Но птичий крик не нарушил, а лишь подчеркнул тишину.

— Тихо здесь, правда? — сказал Ноу Йоу.

— Как в могиле, — откликнулся Бигмак. — Ха-ха.

— Многие приходят сюда просто погулять, — сказал Джонни. — Я хочу сказать, в парк пока-а дотащишься, и там ничего нет, одна трава. А тут полно кустов, и деревьев, и всяких растений, и…

— Природы, — вставил Ноу Йоу.

— И экологии, наверное, тоже, — закончил Джонни.

— Эй, поглядите, вот это могилка! — сказал Холодец.

Они поглядели. И увидели огромную арку из резного черного мрамора, облепленную ангелами, как мухами. Среди ангелов просматривалась Пресвятая Дева, а из стеклянного окошечка под надписью «Антонио Порокки (1897–1958)» смотрела выцветшая фотография. В общем, это была могила класса «роллс-ройс».

— Отпад, — протянул Бигмак.

— Делать им больше было нечего, такую арку отгрохали, — поджал губы Холодец.

— Выпендреж! — заявил Ноу Йоу. — Сзади там, наверное, наклейка «Моя вторая могила — порше».

— Но-у Йо-у! — раздельно произнес Джонни.

— А по-моему, занятно, — сказал мистер Порокки. — Твой друг очень забавный парнишка.

Джонни медленно-медленно обернулся.

К надгробию прислонился мужчина в черном. У него были аккуратно подстриженные и гладко зачесанные к затылку черные волосы, гвоздика в петлице и чуть землистое, словно из-за плохого освещения, лицо.