"Калахари". Курсы машинописи для мужчин - Александр Макколл Смит

Конечно, это была идея мистера Дж. Л. Б. Матекони взять опекунство над детьми, и хотя она никогда об этом не жалела, ей хотелось бы, чтобы он сначала узнал ее мнение. Дело не в том, что Мотолели прикована к инвалидному креслу и теперь у мма Рамотсве на руках оказался ребенок-инвалид, просто ей казалось, что такие серьезные вещи надо прежде обсудить друг с другом. Но мистер Дж. Л. Б. Матекони никому не в силах отказать — вот в чем проблема. И мма Рамотсве еще сильнее любила его за это. А мма Сильвия Потокване, директриса сиротского приюта, прекрасно это знала и как всегда пристроила своих сирот наилучшим образом. Наверняка, она месяцами планировала этот шаг и ясно понимала, что дети в конце концов окажутся у мма Рамотсве на Зебра-драйв, а не в доме мистера Дж. Л. Б. Матекони возле бывшего Клуба вооруженных сил Ботсваны. Конечно, после свадьбы (когда она еще будет) они все будут жить под одной крышей. Дети уже спрашивали ее об этом, и она сказала, что дату бракосочетания должен назначить мистер Дж. Л. Б. Матекони.

— Он не любит торопиться, — объяснила она. — Мистер Дж. Л. Б. Матекони очень осторожный человек. Он делает все не спеша.

Пусо проявлял нетерпение, и мма Рамотсве догадалась, что мальчику нужен отец. Мистер Дж. Л. Б. Матекони со временем им станет, но мальчик, у которого никогда не было родителей, волновался. Когда тебе шесть лет, даже неделя — большой срок, а месяц — бесконечен.

Много страдавшей и храбро переносившей невзгоды Мотолели не нужно было ничего объяснять. Она привыкла ждать, любое дело отнимало у нее массу времени. Ей приходилось с трудом протискиваться в инвалидном кресле сквозь дверные проемы, которые всегда оказывались слишком узкими, или ехать по коридорам, в конце которых ее поджидали ужасные ступеньки. Она редко жаловалась, да и то недолго. Вот почему мма Рамотсве, войдя с пакетами в руках на кухню, удивилась, что Мотолели не приветствует ее, как обычно, а смотрит в пол.

Мма Рамотсве выгрузила свертки на стол.

— Я накупила кучу еды, — сказала она. — Много мяса. Курятину. — Она знала, что Мотолели любит тыкву. — И тыкву, — добавила она после паузы. — Большую. Ярко-желтую.

Девочка молчала. Затем произнесла тусклым голосом:

— Это хорошо.

Мма Рамотсве посмотрела на нее. Утром Мотолели отправилась в школу в хорошем настроении. Значит, что-то случилось в школе. Она вспомнила свои школьные годы, перепады своего настроения. То, что тогда казалось ей серьезным и страшным, теперь с высоты прожитых лет выглядело пустяком. Она вспомнила, как директор ее школы в Мочуди пытался найти вора. Кто-то из детей постоянно крал, и директор вызывал всех по очереди в свой кабинет и заставлял клясться на большой Библии, лежавшей у него на столе. Надо было положить руку на Библию и произнести под сверлящим взглядом учителя: «Клянусь, что я не вор».

— Тому, кто не виновен, нечего бояться, — провозгласил директор перед строем учеников на пыльной игровой площадке. — Но того, кто солжет, положив руку на Библию, поразит гром. Это точно. Быть может, не сразу, а когда он этого не будет ожидать. Вот тогда Господь его и поразит.

Воцарилась мертвая тишина. Прешас Рамотсве подняла глаза к небу. Там не было ни облачка. Директор, несомненно, говорил правду. Людей иногда убивает молнией, конечно, тех, кто это заслужил, — воров или кого-нибудь похуже. Она не сомневалась, что вор, кем бы он ни был, тоже это знает, и дрогнет, прежде чем произнесет роковые слова. Но когда из кабинета вышел последний ученик, а затем появился и сам разъяренный директор, она поняла, что ошиблась и одному из них грозит смертельная опасность. Кому? Конечно, у нее имелись подозрения на этот счет. Все знали, что Илайдже Себекеди доверять нельзя, и хотя никто не застал его на месте преступления, откуда он брал деньги на сгущенку, которую выпивал из банки у всех на глазах по дороге домой? Все знали, что его отец, горький пьяница, тратит все деньги на местное пиво и ничего не оставляет семье. Его дети жили подаянием, носили одежду и обувь, в которой другие дети узнавали свои обноски, годившиеся только на выброс. Поэтому для банок со сгущенкой, которую поглощал Илайджа, годилось только одно объяснение.

Ночью, лежа в постели и глядя на квадрат лунного света, медленно скользивший по стене ее спальни, она думала об Илайдже. Скоро наступит сезон дождей, и будут грозы. Илайдже Себекеди придется остерегаться молний. Она закрыла глаза и снова их открыла. Ее сердце колотилось. Она тоже солгала! Всего неделю назад она без спросу съела пончик на кухне. Она не устояла перед искушением и, не успев облизать сахарную пудру с пальцев, ощутила раскаяние. Она сказала: «Клянусь, что я не воровка» и повторила эту ложь дважды, потому что в первый раз директор не расслышал роковых, убийственных слов. А теперь ее убьет молнией. Наверняка.

Она спала плохо, и на следующий день за завтраком была молчалива. Мма Рамотсве потеряла мать в раннем детстве, ее воспитывали отец и его многочисленные родственницы, поочередно следившие за домом. Она и сейчас помнит бесконечную череду этих родственниц — бодрых, работящих женщин; они, казалось, только и ждали того, чтобы попасть в Мочуди и переделать в доме все по-своему. Это были безупречные хозяйки: двор был всегда выметен, песок выровнен граблями, куриный помет убран и снесен на делянку с тыквами. Эти женщины умели надраить сковородку до блеска, твердо зная, что это не пустяк. По таким вещам растущие в доме дети понимают, как им стать приличными чистоплотными людьми.

Теперь же, сидя на кухне с отцом и его теткой из Палапье и глядя на ласковые лучи утреннего солнца, лившиеся в открытую дверь, Прешас Рамотсве понимала: если небо вдруг покроется тучами — что вполне вероятно, — и сверкнет молния, — что тоже вполне вероятно, — то завтра она уже не будет здесь сидеть. Оставалось одно — признаться, что она немедленно и сделала. Обэд Рамотсве удивленно выслушал ее и повернулся к тетке, а та со смехом сказала: «Но это был твой пончик. Ты его не украла». Тогда, почувствовав огромное облегчение, Прешас разрыдалась и рассказала взрослым о судьбе, ожидавшей Илайджу. Обэд Рамотсве и тетка переглянулись.

— Негоже так говорить с детьми, — сказал отец. — Этого бедного мальчишку не убьет молнией. Быть может, он когда-нибудь научится не воровать. Этому его обязан научить отец, но тот все время пьет. — Он сделал паузу. Критиковать учителя было нелегко, особенно в присутствии ребенка, но слова сами рвались наружу: — Господь скорее поразит директора, чем мальчика.

Мма Рамотсве не вспоминала об этом случае годами и теперь, глядя на Мотолели, она старалась понять причину ее горя. Школьные годы называют счастливыми, но это не всегда так. Часто школа похожа на тюрьму: ты боишься учителей, других детей и никому не можешь рассказать о своих несчастьях, потому что думаешь, что тебя не поймут. Сейчас, возможно, вещи изменились к лучшему, кое в чем — наверняка. Теперь учителям запрещено бить детей, хотя, размышляла мма Рамотсве, есть мальчики — и особенно юноши, — которым бы не повредило небольшое физическое воздействие. К примеру, их ученикам. Что если бы мистер Дж. Л. Б. Матекони прибегнул к телесным наказаниям? Разумеется, ничего серьезного, просто иногда давал бы им пинка под зад, когда они наклоняются, чтобы поменять покрышку. Мма Рамотсве улыбнулась. Она и сама не отказалась бы проделать этот трюк с учеником, который был по-прежнему зациклен на девушках. Хорошо бы дать ему ногой по толстой заднице, когда он меньше всего этого ожидает, и сказать: «Вот тебе, получай!» Только и всего, но этот удар она нанесла бы от имени всех женщин.