Позывной «Хоттабыч» - lanpirot

лучше соображалка работать будет, что важнее! Шарафутдинов! — гаркнул во всю глотку майор. — Гони на базу, Алим! Да побыстрее!

— Так дорога ж убитая, тащ майор! — бодро отозвался водитель. — Растрясет!

— Гони, я сказал! Не рассыплюсь, чай, не стеклянный! — крикнул Станислав Борисович, покрепче вцепляясь в металлический поручень.

— Йех! Погнали! — Водитель с какой-то бесшабашной радостью переключил передачу и утопил в пол педаль акселератора.

Двигатель взревел, выпустив клуб сизого дыма, и автомобиль, подскакивая на многочисленных рытвинах и канавах, принялся резво ускоряться.

Глава 3

Ну чего сказать? К концу пути я основательно разбил себе башку о ту угловатую и жесткую хреновину, которую какой-то педик, специально или нет, бросил рядом со мной. Что это была за хрень, я так и не узнал. Да и не очень-то хотелось, если по правде сказать. А как обстоят дела с остальными моими членами, которых я до сих пор не ощущал, и вообще неясно. Знаю только, что они должны быть… Где-то совсем рядом. Иначе везли бы мою тупую башку в какой-нибудь коробке со всеми удобствами и прокладками из мягкой ваты. Голова профессора Резникова[9], мать её! Ну, вот — маразм крепчает! Такими темпами у меня быстро буденовку подорвет! Фляга-то уже основательно побулькивает. Да и как иначе, если на протяжение длительного времени хреначиться и без того разбитой тыквой о, сука, очень твердую хреновину? Однозначно ум за разум зайдет!

Наконец автомобиль, на котором везли мою обездвиженную тушку, остановился. Захлопали двери, и зычный голос майора скомандовал:

— Тащите арестованного в подвал!

— Энэнен куте[10]! — послышался у меня над ухом раздосадованный голос водителя. — Этот кутак[11] мне весь шинель кровью уделал! Не отстирается теперь! Авызыгызга текереп сиим[12]!

Чьи-то крепкие руки грубо выдернули задеревеневшее тело из машины и куда-то бодро потащили, не обращая внимания на мою запрокинувшуюся голову, болтающуюся на расслабленной шее. Но еще раз перебороть странную силу, сковавшую мои голосовые связки, не удавалось. Так что прикрикнуть на олухов, чтобы тащили аккуратнее, как-то не срослось. Оставалось терпеть и надеяться, что башка не отвалиться по пути и не сломаются хрупкие шейные позвонки.

Теперь, когда я смог взглянуть на мир в меру «живым» глазом, а не тем, съеденным катарактой, удалось рассмотреть и командующего моей разгрузкой майора. Им оказался коренастый мужичок лет сорока, с бритой наголо башкой и насквозь крестьянской наружностью с «выдающимся» ноздреватым носом-картошкой из которого торчали жесткие волоски. Щеголял майор такими же новенькими погонами, как и областные особисты, одного из которых я каким-то хитрым способом умудрился превратить в ледяную статую.

На данный момент из обрывочных сведений и разговоров я уже понял, куда (а точнее — «куда и в когда») попал. На дворе весна сорок третьего года. Но это, отнюдь, не прошлое моего родного мира. Хотя, многие события здесь один в один соответствуют знакомой реальности: введение погон, сравнительно недавно созданные на базе УОО НКВД СССР управления СМЕРШ. Как и в моем мире, в этом тоже полыхает война. Да-да, та самая! Великая Отечественная. В этой реальности существует и СССР, и нацистский Рейх. И вновь они столкнулись в смертельной схватке… Но здесь еще совсем не ясно, кто же выйдет из нее победителем…

Наши миры во многом похожи друг на друга, как братья-близнецы, но есть и одно существенное различие между ними, от которого у меня попросту сносит чердак — в этом мире, как само собой разумеющееся, существует настоящая магия. Да-да, настоящая магия, мля! Местные бойцы называют её Силой. И, похоже на то, что в моей ветхой тушке она тоже имеется…

Солдатики споро затащили меня в какой-то старый особняк (любят местные контрразведчики реквизированные Советской властью роскошные аристократические особняки и, как я понял, не без причины), пронесли сквозь богатую, но основательно раздолбанную и загаженную гостиную и повернули куда-то в темное боковое крыло. Ага, тоже в подвал поперли, догадался я, увидев над головой невысокий арочный свод, сложенный из дикого камня. Пахнуло сыростью и кошачьей мочой. Скрипнули проржавевшие петли на солидной дубовой дверке, проклепанной металлическими полосами, сплошь испещренными какими-то светящимися в темноте символами. Меня запихнули в укромный, но мрачный каземат, освещенный единственной тусклой лампой без абажура, болтающейся на витом проводе под самым потолком.

Все свободное пространство камеры занимал скромная конторская тумба с деревянной лавкой у стены и металлический стул, привинченный поеденными ржой болтами к солидному каменному блоку, высеченному из огромного скального массива и установленному посередине каземата. Сам стул находился внутри прочной кованой клетки, такой же ржавой, как и все железки в этом дивном подвале. Мастер, изготовивший сие искусное чудо, немало постарался, закрутив прутья в причудливые «пентаграммы», знаки и символы. Солдатики ловко усадили меня на стул и, захлопнув клетку, удалились восвояси.

Вошедший в камеру сразу после «носильщиков» уже знакомый мне майор бросил на стол картонную папку, схваченную размохраченными в лохмы тесемками, и снял с головы фуражку с васильковой тульей и малиновым околышем. Ага, мелькнула в голове мысль, не смотря на приказ Наркома Обороны, в котором предписывалось сотрудникам всех трёх ведомств «СМЕРШ» носить форму одежды, звания и знаки различия воинских частей и соединений, в которых они работали, майор был пока еще одет в стандартную форму «расцветок» МГБ. Оно и понятно, приказ-то свеженький, не успели еще «перестроиться», хотя такие свежеиспеченные погоны уже нацепили.

Пристроив фуражку на краешке конторки, майор подошел к клетке и прикоснулся рукой к замку. Тихо щелкнул выдвинувшийся запорный язычок, а переплетенные меж собой символы слабо засветились мягким «неоновым светом». Я с удивлением осознал, что «вижу» этот свет не глазами, а каким-то иным органом чувств. Точно так же я «видел» или ощущал ту «волну», что погубила в предыдущий раз допрашивающего меня капитана.

Майор просунул руку сквозь решетку и сорвал с моей шеи тонкий ремешок с нанизанным на него медальоном. Ком в горле, не дающий мне произнести ни слова, неожиданно исчез, и я зашелся в мучительном кашле — застуженные и распухшие гланды тут же дали о себе знать. Майор терпеливо дожидался, пока я откашляюсь, а после вполне миролюбиво спросил:

— Поговорим, старый?

— Отче-гож… не… по… го… ворить… — произнес я с чудовищной отдышкой, чувствуя, как вновь накатывает слабость. — Только… давай быстрей — а то я… кажись… отъеду скоро… может статься… и насовсем… — Произнеся этот, в общем-то, невеликий «спич», я почувствовал себя напрочь выжатой ветошью. В глазах вновь заплясали круги, голова бессильно запрокинулась назад, уткнувшись плешивой макушкой, обрамленной остатками жиденьких седых