Медь - Anzholik

потому большинство из нас философствуют под алкоголем или наркотиками, ведь в такие моменты начинает казаться, что совсем рядом необходимое прозрение. И это опасно. Могло бы быть. Не будь я в одной комнате с Филом. Рядом с ним я знаю, что все будет хорошо. Всегда без исключений. Иначе невозможно.

— Это не имеет смысла. — Фыркает и укладывается на спину. А меня магнитом притягивает к нему, так привычно и правильно лицом в горячую шею. Носом в длинное золото волос, к запаху, что кажется промороженным и мятным. — Не проебись я в чем-то одном — проебался бы позже. И, возможно, еще более крупно. А рассуждать об ошибках, молчании или сказанном лишнем слове — долбоебизм чистой воды. Так что не забивай себе голову подобными мыслями. Никогда.

— Запрещаешь? — тихо слетает с губ. Глаза прикрыты. В теле такая расслабленность и нега, что хочется петь или плавно обтекать лежащего рядом. Ведь он теплый и нужный. Он такой мой в этот момент.

— Советую, — в тон отвечает и выпускает толстую струю сладковатого дыма из легких. Поворачивая свое лицо ко мне, сталкиваясь носами. Глаза с расплывшимся огромным зрачком кажутся черными в полумраке. Ночным небом. Моим небом.

И не будь в крови столько синтетического кайфа, я бы не потянулась, а он бы не ответил.

Уверенность в этом, как и оправдание собственному напору, мелькает на грани уплывающего сознания, когда губы влипают в его рот. И шепот с требованиями, вперемешку с извинениями, бисером рассыпается. Я игнорирую слова Фила о том, что не стоит снимать его майку. Он игнорирует мое желание не отпускать его от себя ни на миллиметр.

И не будь все и без того плачевно у меня внутри, я бы посмеялась над собственной глупостью. Но радость от его участливости и отсутствие отказа, такого демонстративного и прямого, как тот был от Джеймса, развязывают руки и толкают вперед.

Соблазнить гея возможно. Тот, кто верит в противоположное видимо слишком далек от психологии и от медицины как таковой. Ведь множество мужчин, имеющих определенные вкусы, вполне себе счастливо способны жить в тандеме с женщиной. Иметь детей, полноценную семью. Всю жизнь скрывать намеренно, или же нет, истинную природу сокровенных желаний.

Соблазнить гея вообще не достижение. Тот факт, что спустя долгое время взаимных ласк, моих неуместных слез, каких-то пьяно слетающих с языка просьб и туманных обещаний, я внезапно чувствую внутри себя не только его пальцы — а член, вышибает из реальности похлеще наркотиков.

И в этот миг, расщепленной вселенной поделенной на двоих, в блеске звезд на дне его небесного цвета глаз, я забываю о своем одиночестве, которое обглодало душу. И даю себе обманчивое ощущение принадлежности. Покоряясь его истинно-мужской силе.

И в этот миг, когда вкус его губ — амброзия, а движение внутри — анестезия, искрящая фейерверками и пульсирующая прозрачными пузырьками в крови, понимаю, что совершаю прекрасную, потрясающе-необходимую, но роковую ошибку.

***

Страшно подумать, как много можно внезапно обрести в другом человеке, еще недавно бывшем тебе совершенно незнакомым и чужим. Страшно подумать, что могло произойти, не появись я в этом богом забытом месте. Страшно подумать, что я могла никогда его не узнать.

Страшно. Потому что глядя в глубокую, ярчайшую синеву глаз напротив, понимаю, что душа его глубже и шире, чем может представить человеческий мозг. При всей внешней отрешенности, там… внутри, огромное необъятное море чувств и неозвученных мыслей, там океаны боли, кроваво омывающие бьющееся сердце.

Его душа настолько огромна, что смогла бы поглотить целую вселенную разом. А может, и не одну. Возможно даже не десяток. Это то, что он скрывает то ли неосознанно, то ли специально. Показывая себя поверхностным похуистом, который клал свой и буквальный, и метафорический хуй ровно на каждого.

Фил концентрация чего-то по-настоящему особенного и уникального. Чего-то родного и понятного без слов, чего-то прохладного, но согревающего. Колкость слов, мягкость улыбки, нежелание что-либо менять… аура абсолютного застоя и отказа от движения. Болезненность, мучение и много, слишком много невысказанного сожаления, в котором тот не признается, никогда не скажет вслух, но пьяные звезды в ночном пасмурном небе его глаз кричат куда громче, чем простые человеческие слова.

Я бы хотела забрать его боль. Наполниться ей, словно угарным газом, задохнуться и впитать, чтобы моя собственная ушла. И тогда, быть может, мы оба сумели бы исцелиться.

Или нет.

Я бы хотела не знать, кто оставил ему незаживающие раны, которые годами фантомно нагнаиваются. Тянут, беспокоят и служат напоминанием.

Я бы хотела убить ровно каждого, кто причастен к слому такой потрясающей в своей многогранности личности. Я бы хотела убить его — Фюрера. Жестокого во всех возможных проявлениях человека, который на глазах того, кого отверг, любит, не скрываясь, другого. И посыпает белесыми кристаллами крупной соли незаживающие раны. Обжигает вниманием, как-то чересчур одержимо и будто красуясь, гордясь своим умением хлестать чужую душу издалека, взглядом или брошенным словом. И пусть Фил молчит, пусть делает вид, что смирился и сумел двигаться дальше, я вижу, как сильно его ломает понимание невозвратности былого. Я вижу, как сильно он бы этого хотел. И как сильно будет спорить и отрицать, стоит лишь мне озвучить подобные вопросы вслух.

Смотреть на мучение того, кого любишь не намного хуже, чем молчать, не имея права озвучить важнейшую информацию. И пусть молчание, это то, что я научилась очень давно хранить. В нашем случае… оно отравило и без того болезненное нутро и превратилось в постоянно подергивающийся нарыв.

У Фила есть брат. Родная кровь, которая смотрит своими странными глазами и, тихо ревнуя, ненавидит беспричинно, за сам факт совместного прошлого с главой базы. Чертов младший Басов как картинка шастает тут среди своры шакалов, ослепляя каким-то паранормальным светом, что искрится из глубины его незапятнанной души.

У Фила есть брат. И мне нужно, совершив ряд манипуляций, вложить это знание в голову Дока, а дальше уже все пойдет своим чередом. Чередом, который четко спланировал и очень давно воплощает в жизнь Джеймс. Разыгрывая только ему известную до конца партию. Пусть я и посвящена в большинство его интриг, понять полностью, в чем же смысл, даже спустя много лет бок о бок, порой бывает непросто.

Когда-то он в буквальном смысле этого слова уложил меня в постель младшего из Лавровых, что было не худшим опытом в физическом плане. Но довольно унизительным по многим параметрам. Я не сопротивлялась поручениям Джеймса, всегда следуя его якобы просьбам, звучавшим как четкие приказы командира. Делала то, что