Наш дом - Луиза Кэндлиш

– Так ведь горка – самое интересное! – воскликнула она. – Может, я попробую скатиться, если задница не застрянет.

Если это не приглашение взглянуть, то что тогда?

На ней было белое хлопковое платье с буфами, с поясом под грудью; ткань такая легкая, что цеплялась за бедра с каждым шагом.

– Как насчет бокала вина? – спросила она, заходя в кухню.

Считается, что в момент возбуждения мужчина опускается до уровня примитивного млекопитающего – проще говоря, мозги отключаются. Так вот, это неправда. Скорее идет постепенное ослабление. Сперва взгляд фиксирует задирающееся платье («Даже не думай! Ни за что!»). Потом я открываю бутылку вина («А, все равно бы сломался рано или поздно») и вот уже веду ее по садовой дорожке («Ну хотя бы не здесь – дети же рядом!») И наконец: «Ну ладно, один разок – и больше никогда!»

К тому времени мы уже вошли внутрь, дверь закрылась, и она прижалась ко мне разгоряченным телом; волосы ее были влажными, щеки разрумянились… Понимаете, все дело в этом жаре. Не в мягкости, не в упругости, не в запахе пота, «Шанели» или вина… Тебя тянет к горячей коже, под которой пульсирует кровь, и твое тело отвечает, словно притянутое магнитом.

И ты чувствуешь, что оно того стоит.

Стоит всего, что ты имеешь, всего, что любишь…

Ну ладно, пожалуй, и вправду мозги отключаются.

«Рассказ Фии» > 00:17:36

Нет, я не скажу, как ее зовут – надо же щадить чувства других, правда? Публичное полоскание грязного белья редко приносит вред одному человеку, ведь у людей есть семьи, любимые – они тоже попадают под перекрестный огонь. Да и потом, какая, собственно, разница? Даже если бы она была в маске, я бы чувствовала то же самое, вот в чем беда.

Ей я не сказала ни слова – просто развернулась и ушла, пока они неловко поднимались на ноги.

В гостиной я включила телевизор, чтобы не слушать прощальный виноватый шепот, однако тут же выключила, едва захлопнулась входная дверь.

Брам начал говорить еще за дверью:

– Фия, я не…

Я обернулась, готовая к разговору.

– Не трать время зря: я знаю все, что ты хочешь сказать, и мне это не интересно. Все кончено. Уходи, пожалуйста.

– Что?..

Брам застыл в дверном проеме, придумывая, как бы отшутиться. Волосы взъерошенные, влажные на висках, лицо все еще разгоряченное, во взгляде бравада пополам со страхом. Есть некая беззащитность в людях, которых прервали во время секса.

– Я хочу развестись. Наш брак окончен.

По его лицу было видно, что он растерялся: мой холодный уверенный тон действовал на нервы куда сильнее, чем ожидаемая истерика.

– Ты думала, что я бросил мальчиков, да?

Я знаю Брама как облупленного. Это у него прием такой: вместо оправданий попытаться «сбить прицел» в сторону, тем самым умаляя основную вину.

– Ты правда думала, что я уйду и брошу их одних?

Банально, даже по его стандартам: дескать, я несправедливо подозреваю отца в небрежном отношении к детям.

– Ты действительно вышел из дома, – заметила я.

– Так я же был рядом!

– Да, разумеется. И правда, совсем никакой разницы: пошел мусор выносить или, скажем, цветочки полить…

Он поднял брови, давая понять, что сарказм здесь неуместен, как будто у него имелось на это моральное право, а пальцы рассеянно потянулись к губам, как и всякий раз, когда он нервничал.

– Поезжай к маме, – холодно велела я. – Завтра договоримся о том, когда ты будешь навещать мальчиков на каникулах.

– Навещать? – опешил Брам.

Видимо, рассчитывал, что изгнание – временная мера, вроде отсидки на скамье штрафников.

– Если хочешь, я возьму детей и уеду к маме с папой, но согласись, для них будет лучше остаться здесь.

– Да… Да, конечно…

Сообразив, что сопротивление бесполезно и сейчас разумнее подыграть, Брам поспешил наверх за вещами. На какое-то время воцарилась тишина: должно быть, заглянул к мальчикам. При мысли об этом заныло в груди.

– Фия?

Брам снова возник в дверном проеме с сумкой в руках. Я не обернулась.

– Извини, мне не интересно.

– Ну пожалуйста, выслушай меня!

Я вздохнула и встретилась с ним взглядом. Ну что он может сказать? Гипнотическое заклинание, стирающее мою память?

– Может, я плохой муж, но не отец. Я сделаю все, чтобы детям было хорошо, чтобы я мог их видеть…

Я кивнула. Надо признаться, его слова не оставили меня равнодушной.

И он ушел с видом человека, который наконец заметил, что земля уходит из-под ног.

«Рассказ Фии» > 00:21:25

Да, вы не ослышались: Брам изменил мне дважды.

Нет, мы вовсе не были несчастны в браке – поверьте, это не так. Клянусь, многие годы все шло хорошо. В самом начале мы буквально не разлучались; без этого вот, знаете, «присмотреться, обдумать все как следует»… Конечно, нас тянуло друг к другу не только физически: каждый из нас искренне восхищался иной формой жизни. Я была уверенной в себе тихоней, а Брам, наоборот, – шумный для всего мира, а внутри какой-то… потерянный, я бы даже сказала – пустой. Наверное, мне хотелось наполнить его смыслом. Когда мы поженились, я не сомневалась, что совершила невозможное: создала семью с убежденным холостяком (понятное дело, встреча со мной изменила его убеждения).

Ну да, потом я ослабила внимание: сперва пришлось вкладываться в дом, затем дети пошли – но ведь все так живут! Посмотреть на соседей – всякое бывает, постепенно привыкаешь относиться к этому философски.

В общем, несколько лет назад на корпоративном мероприятии Брам переспал с коллегой. Ночевка в отеле, бесплатный бар, настроение в духе «один раз живем» – стандартный набор. Я видела эсэмэски от нее, так что даже Брам не мог отрицать, хотя обычно он умеет выкручиваться на ходу.

Я тогда сидела дома с мальчиками. Им было четыре и пять – можете себе представить (пусть даже без рабочей нагрузки и прочих факторов)! Конечно, это было мерзкое предательство – и все же мерзкое в привычном, «классическом» понимании. Как ни крути, есть некоторое утешение в том, что и другие через это прошли и чувствовали ту же боль.

– Только никому не рассказывай! – учила меня Элисон, когда я призналась ей и Мерль, что решила простить Брама (не совсем верное слово, но пусть будет, простоты ради). – Это изменит отношение людей к тебе, а не к нему.