Вихри Валгаллы - Василий Звягинцев

Я начал стягивать свою бесконечно протяженную личность к единой точке и реконструировать алгоритм возвращения. Задача осложнялась тем, что существовало несколько равновероятных реальностей, возникших в результате не слишком компетентного и корректного вмешательства в игру Высших сил, и попасть в нужную, туда, где осталось единственно подходящее для бессмертной души смертное тело, было куда труднее, чем посадить реактивный истребитель на палубу авианосца в штормовом океане.

Совмещаясь с подходящей по характеристикам нейронной структурой, неведомым чувством я мгновенно понимал, что промахнулся, и «уходил на второй круг».

Тогда и возникали тревожные «звонки» несоответствия, которые включающийся мозг преобразовывал в кошмарные видения.

Себя настоящего я нашел лишь с четвертой попытки. Продолжая все ту же авиационную аналогию (с чего бы пришла на ум именно такая, ведь я никогда не был летчиком?), я понял, что посадка удалась, колеса схватили палубу и крюк зацепился за трос финишера. Обессиленно откинулся на спинку сиденья, разжал пальцы на мокрой от пота ручке…

До сих пор не могу сообразить, отчего именно из таких вариантов иных реальностей мне пришлось выбирать? Откуда в кошмаре появлялись демонические, угрожающие смертью или сулящие смерть роковые женщины? Не оттого ли, что в момент моего «ухода» с Земли последнее, что я видел, была как раз похожая, пугающе красивая Сильвия? И электронная эманация моей личности инстинктивно выхватывала из параллельных миров нечто сопоставимое? И что ж это за судьбы выпали моим аналогам в неведомых мирах? Не позавидуешь, пожалуй.

Однако то, что я увидел, очнувшись и открыв глаза, меня тоже отнюдь не обрадовало…

…Пронесясь ураганом над Россией, заканчивался двадцатый год. И ураган, следует признать, был неслабый. Смешавший и перепутавший исторические реальности, геополитические закономерности, предположения и надежды одних и страхи других, коммерческие расчеты и прекраснодушные мечтания, а главное — миллионы и миллионы людских судеб во всех концах света, иногда настолько удаленных от центра событий, что там и слово такое — «Россия» мало кто слышал.

Начинался год если и не для всех приятно, то хотя бы объяснимо. Красные наступали на всех фронтах. Белое движение в Сибири, потеряв своего вождя, практически перестало существовать, лишь в Забайкалье пока держался атаман Семенов. Деникин еще сражался за Северный Кавказ, но положение его было почти безнадежным.

С точки зрения исторического материализма все происходило закономерно и единственно правильным образом.

И как-то сразу трогательное совпадение теории с практикой оказалось вдруг разрушено.

Зажатые в Крыму и не имевшие, казалось, ни малейших шансов не только победить, но хотя бы продержаться до зимы врангелевские дивизии внезапно перешли в наступление и за несколько недель нанесли Красной Армии поражение, сравнимое с тем, что она же потерпела двумя месяцами раньше на польском фронте. А как там все здорово начиналось! «Даешь Варшаву, даешь Берлин!» Еще бы чуть-чуть, и встал вопрос о советизации Парижа, Копенгагена и Амстердама. Однако — сорвалось. Поляки отчего-то вдруг оказали сокрушительный отпор, обратив в бегство одну и разгромив вторую половину армии вторжения. Возможно, именно там и начался очередной зигзаг истории. А вслед за этим и белый фронт от Каховки и Перекопа внезапно докатился до Тамбова, Курска и Смоленска.

Чудовищная, пятисполовиноймиллионная Красная Армия, состоявшая на две трети из насильно мобилизованных крестьян, военнопленных, профессиональных мародеров и отловленных заградотрядами дезертиров, кое-как стянутая обручами жестоких репрессий и вдохновляемая надеждой доделить наконец то, что еще оставалось в руках законных хозяев, бывшая как-то пригодной для наступления на вдесятеро слабейшего противника, после первых же нокаутирующих ударов стала разваливаться, как армия Спартака под ударами легионов Красса и Лукулла.

В недрах самой РКП, деморализованной не столько военными поражениями, сколько неясностью вопроса, кто за них должен отвечать, образовалось нечто вроде заговора, послужившего удобным поводом для первой в истории партии капитальной чистки, не идеологической, а самой что ни на есть физической, с массовыми арестами и не подлежащими обжалованию расстрелами, без учета заслуг и личностей, до членов Политбюро включительно.

Историкам еще долго предстоит выяснять, что чему предшествовало — заговор в партии удавшемуся покушению на Дзержинского или наоборот. Как бы там ни было, «железный Феликс» был убит выстрелом из снайперской винтовки в тот момент, когда он ехал из Кремля на Лубянку, сжимая в руках портфель с только что подписанными Лениным проскрипционными списками.

Как известно, на смену романтикам революции всегда и повсеместно приходят прагматики. Через двадцать лет или через несколько месяцев, в зависимости от обстановки.

Нашлась замена и рыцарю революции из числа его соратников, молодых, но уже вполне осознающих неразрывную связь интересов ведомства со своими личными интересами. Расширить согласованные с председателем Совнаркома списки подлежащих изъятию делегатов Х съезда партии на сотню-другую фамилий не составило труда, и к исходу следующего дня партийно-государственный переворот можно было бы считать свершившимся.

Тем более что нервные перегрузки и треволнения последних месяцев, угроза неизбежной гибели первого в мире государства рабочих и крестьян, а также полная неопределенность собственной судьбы сыграли роковую роль. Вождь мирового пролетариата скоропостижно скончался от инсульта дождливой октябрьской ночью.

Вся полнота власти, партийной, государственной и военной, сосредоточилась — так уж все сошлось — в руках товарища Л. Д. Троцкого, верного друга и соратника усопшего вождя, несгибаемого борца за… Ну, за какое-то там интересное всем участникам предприятия дело. А кому еще и наследовать? Не Зиновьеву же…

Со свойственной ему мудростью и решительностью, а также опираясь на творчески переосмысленные идеи основоположников, товарищ Троцкий в первые же дни своего правления сделал невозможное. Он сумел сохранить нерушимое единство партии и уже готового впасть в смуту народа, начал переговоры с правительством юга России о заключении почетного харьковского мира, разработал и стал железной рукой проводить в жизнь новую экономическую политику, опубликовал Октябрьские тезисы о возможности мирного сосуществования двух политических и экономических систем на территории одной, отдельно взятой (за горло!) страны, и это не считая ряда менее исторических, но не менее оригинальных и эффектных акций.

Потерявший было за шесть лет империалистической и гражданской войн не только ощущение реальности, но и инстинкт самосохранения народ начал медленно приходить в себя. Словно бы наутро после затянувшегося на неделю престольного праздника. Потряс раскалывающейся с похмелья головой, пощупал языком острые обломки незнамо кем выбитых зубов, оглядел в мутном зеркальце опухщую, в синяках и ссадинах физиономию: «Это что ж оно такое было, батюшки-светы? Ну, погуля-я-л-и-и…»