Холодные сердца - Лайза Джуэлл

– Это же всего лишь чайные полотенца, – сказал Риз.

– Да, – подхватила Лорелея. – Так и есть Риз, всего лишь чайные полотенца. Так, кому еще моркови? Осталось не так уж много!

Мэган ушла в свою комнату и слушала хит-парад на Радио-1, успокаивая себя мягкой и чистой мелодией Simple Minds.

И снова здравствуй, Джим!

Я рада, что не напугала тебя, спасибо, что ответил. Я в восторге от того, что узнала о тебе больше, и, конечно, теперь я вижу, что ты можешь начать свою жизнь как Джеймс. Ты больше похож на Джеймса, чем на Джима, но я согласна, что Джим гораздо более «дружелюбное» имя, особенно там, в Гейтсхеде[8]. Тебе не хочется сильно выделяться, полагаю! А у тебя есть милый акцент? У меня его почти нет. Мне кажется, ты мог бы назвать меня «роскошной»! Я выросла недалеко от Оксфорда, ходила в местную школу для девочек, мои родители были писателями. Папа писал о медицине, а мама – о садоводстве. Все у нас было унылым, либеральным, как у людей среднего достатка, никто никогда не смотрелся в зеркало, никогда не пылесосил. Но в самом сердце всего этого таилась глубокая-глубокая печаль. Возможно, из-за малышки Афины. И из-за всего, что случилось. На самом деле мне не хочется об этом говорить. Конечно, даже несмотря на это, мое детство должно было быть счастливым, но в действительности таковым оно не было. Кроме того, мои родители умерли молодыми, почти друг за другом. Мне было двадцать, когда умер отец, и двадцать три, когда умерла мама. Всякое у нас в семье случалось, но мы редко говорили об этом. Казалось бы, чепуха, но мне бы хотелось, чтобы мы это обсуждали. Но ты ведь помнишь тот возраст, когда думаешь, будто у тебя впереди еще уйма времени, правда? Я бы сказала, что была довольно странным ребенком, немного похожим на тебя, как ты об этом писал. Я была очень замкнутой и жила довольно яркой воображаемой жизнью. Я как одержимая коллекционировала вещи и в ранней юности мочилась в постель. В некотором отношении я была почти дикой. Ну, такой, диковатой и к тому же еще мучительно застенчивой. Со мной постоянно возились терапевты, но ни один из них не имел понятия, что же происходит. А потом в восемнадцать лет я ушла из дома, поступила в университет и полностью изменилась, превратилась совсем в другого человека. Как будто моего детства никогда не было, словно я «сбросила кожу». Вот так вот, и все это обо мне. Что ж, таков ранний этап моей жизни. Полагаю, в некотором смысле благодаря такому странному и неуютному детству все мое существо переполняла решимость сделать детство моих детей самым лучшим, насколько это вообще было возможным.

Так или иначе, время покажет, но они говорят, что мне это удалось.

Ладно, расскажи побольше о своем сыне. Ты живешь с ним? Сколько ему лет? Как его зовут? Я очень рада, что у тебя есть ребенок. Значит, у нас будет больше общих тем для разговоров.

Ох, БУБУХБУБУХБУБУХ! У нас в деревне уже начался салют. Надеюсь, ты сидишь, завернувшись в теплый и уютный плед, и смотришь это чудесное представление. А я буду довольствоваться тем, что слушаю его отсюда, из моего кресла. На самом деле не могу заставить себя выйти на улицу и стоять на холоде рядом с толпой незнакомых людей!

Всего самого наилучшего тебе, береги себя,

Лорелея

У Бетан выросла грудь. Огромная. Совершенно неожиданно и как будто из ниоткуда. Совсем недавно она была костлявой мелочью в подростковом трикотажном бюстгальтере, но уже в следующее мгновение они с мамой отправились по магазинам и искали размер С. Мэган одновременно это тревожило и наполняло завистью (ведь это ее младшая сестренка!), но больше ее все же приводил в восторг тот факт, что Бетан единственная в семье являлась обладательницей внушительной груди.

– Дайте и мне посмотреть, – надоедала она, пока Лорелея и Бет суетились дома сухим апрельским утром накануне пасхальных праздников.

Бет выглядела смущенной, когда Мэг выхватила у нее сумку.

– Ооо, – проговорила она, перебирая кремовое кружево и не очень вместительные чашечки бюстгальтера с косточками. – Красивый, – проговорила она, пытаясь скрыть зависть. – А еще что-нибудь купили?

– Нет, – ответила Бет, выхватив снова бюстгальтер и заталкивая его в пакет, пока кто-нибудь из младших братьев не увидел его.

– Все же мы сделали это! – воскликнула Лорелея, ее высокие скулы при этом порозовели, а зеленые глаза засверкали как-то по-особенному и казались необыкновенно глубокими. – Взгляни! В городе открылся новый магазин. Как он называется, Бет?

Бет закатила глаза и сказала:

– «Паундстретчер»[9].

– Точно! «Паундстретчер»! Там все по фунту. Представляешь! Смотри!

Она вытряхнула прямо на стол содержимое битком набитой сумки, и ее голодные глаза блуждали по добыче, а радость была почти осязаемой.

– Взгляни! – не унималась она. – Вешалки, десять за один фунт. Разве они не прелесть? Мне так нравится цвет, особенно этот голубой. И набор губок для мытья посуды: двадцать за один фунт…

Мэг тоже посмотрела на предметы на столе и спросила:

– А зачем вы купили три упаковки?

На долю секунды улыбка матери погасла. Потом она засмеялась и сказала:

– Оставим про запас.

– О да, – проговорила Мэг, – только представь, какими мы станем самодовольными, когда будем жить в постапокалиптической пустыне и окажемся единственной семьей в деревне, у которой есть упаковки мочалок. – Мэг заметила, как лицо Бет омрачилось, а затем она слегка, едва уловимо, покачала головой. Мэг громко цыкнула и продолжила: – Бет, у нас есть целых шестьдесят мочалок. Шестьдесят.

Бет виновато улыбнулась, тут же стояла Лорелея, ее плечи слегка поникли, а глаза стали грустными.

– Мэгги, почему ты всегда все портишь? Почему? – Глаза матери наполнились слезами, и она поспешно убрала свои сокровища в сумку.

– Что? – огрызнулась Мэг, глядя в лицо Бет, которая осуждающе смотрела на нее.

– Мэг, почему ты постоянно нападаешь на маму?

– Неужели ты не видишь, – прошипела она, – это все из-за вас, все в этом гребаном семействе виноваты в том, что она такая, какая есть. Вы ей потворствуете!

– Но какое это имеет значение? – спросила Бет. – Кому какое дело, что у нас слишком много мочалок? Какая разница, если эти забавные вещицы делают ее счастливой? Почему это тебя так сильно беспокоит?

– Потому, – начала Мэган, а ее ярость постепенно стала преобразовываться в более контролируемую и приобретающую осязаемые черты теорию, – потому что я думаю, что она больна.