Клуб «Алиби» - Франсин Мэтьюз

Макс заплатил водителю, чтобы он отвез ее обратно к ней домой, но в темноте бурливших улиц, где толпы людей несмотря на поздний час все еще отчаянно пробирались в южную часть города, Салли вдруг ощутила острый приступ клаустрофобии. Признаки истерии и отчаяния, которые она заглушила стаканом бренди в каморке у консьержки, теперь снова пытались выбраться на поверхность. Она закрыла глаза и закурила, стараясь прояснить голову.

«Мы подозревали, что Филиппа кто-то беспокоил, — сказал Макс Шуп в той проклятой комнате над внутренним двором, в котором пахло горелой колбасой и плесенью. — Филипп вел себя странно. Он везде подозревал заговор. Может быть, это потому, что он сам чувствовал себя виноватым».

Она постаралась совместить этот образ с тем Филиппом, которого она помнила, постаралась вспомнить последний раз, когда она видела его — два дня назад, когда он энергично шел через площадь Восге. На подстриженных деревьях только начинали появляться листья, где-то кто-то упражнялся в пении сопрано, и голос закручивался изящной спиралью над старой площадью, отдаваясь эхом в куполообразных арках. Он пробежал несколько метров до того места, где она стояла, обнял ее, не беспокоясь о том, что кто-нибудь увидит. «Весна в Париже, — воскликнул он. — Кто сказал, что сейчас война?»

Филипп виноватый? Филипп подозрительный?

Она ничего не сказала Шупу о записке, которую прислал ей Филипп, о встрече с сотрудником фирмы. Даже Салли было ясно, что он провел это время совсем по-другому. Воспоминания о его распростертом теле, о ярком и твердом пенисе, о застывших глазах, смотревших куда-то позади нее, — все это не давало ее разуму покоя. Сигарета в руке задрожала.

— Главное, — сказал Макс, — это скрыть правду от его родителей. Уилсон Стилвелл судья в городе Криссейк. Ни тени скандала — ради его семьи. Ты будешь сопровождать тело домой?

Тело, в двадцать восемь лет Филипп — труп.

Она уставилась в окно, затуманенное дымом сигареты, как будто и сам Париж умер. Толпа полуночных бродяг не иссякала на улице Девятого моста, водитель выругался на них и неожиданно развернул машину в обратном направлении. Он повернул на запад, на Рю Риволи, в противоположном направлении от Латинского квартала. Салли была слишком обессилена, чтобы возражать.

— Я хочу, чтобы ты уехала из Европы, Салли, — сказал Макс. — Пока не начался весь этот ад, понимаешь? Завтра я поговорю с кем-нибудь из посольства…

Посольство.

Они добрались до площади Согласия, там находилось здание американского консульства, где располагались государственный отдел, армия и несколько работников Коммерческого отдела. Хотя здание было совсем новое, оно выглядело заброшенным и одиноким в темно-синем блеске фонарей. Консульство выдавало визы и занималось такими хлопотными делами, как репатриация мертвых, но посол Буллит жил в другом месте, в элегантном доме, подаренном американской нации. Даже немцы не раздражали Билла Буллита, американский посол продолжал наливать шампанского любому, кто поднимал бокал. Салли познакомилась с ним на рождественском приеме в посольстве: лысый, с располневшим брюшком, он с видом знатока разглядывал ее с ног до головы. На ней тогда было то же самое платье, что и сейчас.

— Водитель, — сказала она твердо. — Я передумала. Отвезите меня на авеню Д'Илена, в дом посла Буллита.

Именно Джо Херст получил возможность поговорить с самой знаменитой американкой в Париже, той, которую фотографировал сам Хорст, чье лицо сияло на обложке «Вог» во время осенних показов 1939 года, невозможно высокая молодая женщина с высокими скулами и широкой улыбкой. Ее узнала жена одного из сотрудников государственного отдела посольства, когда она в одиночестве поднималась по ступенькам, не будучи приглашенной на вечеринку в честь премьер-министра Пола Рейно и французского министра вооруженных сил Эдуарда Даладье, которые все время меняли посты и сердечно презирали друг друга. Мимс Тарноу вспомнила Рождество, вспомнила шокирующее розовое платье, кроме того, в ней было достаточно снобизма, чтобы чувствовать себя выше Салли Кинг, она поняла, что просто обязана сообщить об этом помощнику Буллита, Роберту Мерфи.

Мерфи вертел в руке зажигалку, пока Мимс, шепча ему на ухо, указывала головой на дверь в фойе, где несколько французских гостей уже надевали пальто. Буллит был известен под именем «Шампанский Билл» за свои щедрые вечеринки, но из-за сегодняшних новостей из Седана ни у кого не было настроения веселиться; кроме того, жена Даладье отказалась разговаривать с Рейно. Салли Кинг нерешительно остановилась в дверях, ее лицо было белым и неподвижным. Сумка с противогазом свисала с плеча, словно шикарный аксессуар, на подоле платья у нее осталось черное пятно, как будто она задела где-то автомобильное крыло.

Мерфи был в нетерпении. «Невинные, — думал он. — Невозможно невинные. Им нельзя оставаться одним на улице».

— Выясни, чего она хочет, Джо, — вполголоса сказал он секретарю, стоявшему молча по правую руку от него. — Спорю на тридцать франков, что возвращения домой.

Джо Херст жил в Париже около полутора лет. До этого он жил в Москве. Еще раньше — в Женеве и Найроби. Ему было тридцать пять лет, образование получил в Йельском университете, сын дипломата. Он говорил на пяти языках. Его жена неожиданно ушла от него прошлой зимой, и никто в посольстве не мог забыть этот факт. Это проявлялось в неловких жестах сочувствия или плохо скрываемом веселье. Только Буллит, у которого было много женщин, который жил во дворце на утесе с видом на Босфор со знаменитой Луизой Брайант — только Буллит верил в то, что карьера Херста еще не закончена. Остальные ждали, когда станет известно о его отправке домой.

Херст прошел по мраморному полу с равнодушным видом, сунув руку в карман: высокий мужчина в вечернем костюме, слишком худой для своих широких плеч, ястребиный взгляд темно-серых глаз, обезоруживающих своей прямотой. Девушка в платье из прошлогодней модной коллекции подалась назад, когда он приблизился. На ее лице был заметен страх.

— Мисс Кинг? Джо Херст, — он качнулся — одна из тех европейских привычек, которую он приобрел в детстве, — и подал ей руку. — Мы встречались на рождественской вечеринке.

— Неужели? — ее голос был хрупким, как рисовая бумага. — Я не помню. Я ищу посла Буллита.

— Боюсь, посол занят. Быть может, я могу помочь?

Он играл свою обычную роль: хорошо воспитанного дипломата, слишком хорошо, чтобы обидеться на вторжение без приглашения. Но его мозг напряженно работал, глаза ловили выражение замешательства на лице девушки, пряди волос, выбившиеся из ее шиньона. «Словно, она ударилась головой, — подумал он. — Или ее изнасиловали где-нибудь в темном углу. Что, черт возьми, с ней произошло?»

— Три стакана, — сказал она невпопад. — Я действительно не заметила их сначала, но позже, когда я ехала в такси, я вспомнила. Два на подоконнике. И один разбитый в мусорной корзине. Это ничего не проясняет, не более чем слова Шупа.