Похищенный трон - Гарри Тертлдав

— Это серьезно, — пробормотал дихган. — Серьезно.

Весть разнеслась по подворью. Мужчины принимали ее, важно кивая, смуглые, длиннолицые, бородатые, они были вылеплены из той же глины, что и Годарс с Абивардом. Царь Царей Макурана, располагая огромной властью, как правило, пользовался ею весьма основательно.

— Пероз, Царь Царей, воистину желает покарать степных кочевников, — сказал Абивард.

Слушатели, включая и его отца, кивнули еще раз. Он сгорал от радостного возбуждения. Когда в последний раз Царь Царей — тогда им был Валаш, отец Пероза, — ходил походом на хаморов, он был еще мальчишкой, но не мог забыть блистательный вид войск, движущихся на север под яркой сенью знамен. Годарс ушел с армией и вернулся с кровавым поносом. Воспоминания об этом несколько приглушали сохранившийся в памяти блеск величественного зрелища.

Но все же… «На этот раз, — подумал он, — я пойду с ними».

Годарс спросил гонца:

— Не согласишься ли остановиться у нас на ночлег? Мы угостим тебя на славу — мы рады и тебе, и привезенному тобой известию. Живя близ границы, мы знаем, как опасны степняки, очень хорошо знаем. — Рука Годарса потянулась к шраму, указательный палец провел по белой полоске в бороде.

— Дихган очень любезен, — ответил гонец, но покачал головой:

— Боюсь, что не смогу воспользоваться твоей щедростью. Сегодня мне еще предстоит далекий путь. Воззвание Царя Царей должны услышать во всех владениях, а времени, как ты сам понимаешь, совсем немного.

— Воистину так, — сказал Годарс, — воистину так. — Он повернулся к одному из поваров, стоявшему во дворе среди толпы:

— Возвращайся на кухню, Саккиз. Принеси лепешку, только заверни в нее копченой баранины и лука, да, и не забудь мех с добрым вином. Пусть никто не посмеет сказать, что уста Царя Царей покинули дом наш голодными.

— Дихган очень любезен, — повторил гонец, на сей раз искренне, а не ради соблюдения этикета. Он не кривил душой, говоря, что очень спешит: как только Саккиз вынес ему еду и вино, он тут же отправился в путь, сразу пустив коня резвой рысью. Знамя он держал высоко, и оно развевалось от быстрой скачки.

Абивард не сводил глаз с алого знамени, пока оно не скрылось за поворотом дороги. Потом, словно пробудившись ото сна, он глянул на отца.

Годарс тоже смотрел на него с непонятным Абиварду выражением. Дихган жестом подозвал сына:

— Отойдем немного. Нам с тобой есть о чем поговорить.

Абивард отошел с отцом в сторонку. Обитатели крепости расступились, предоставив им место для приватной беседы. Макуранцы были народом вежливым.

Если бы на их месте оказались видессийцы, они, скорее всего, сгрудились бы поближе, чтобы лучше слышать. Во всяком случае, так гласили рассказы, принесенные с востока. Абивард в жизни не видел ни одного видессийца.

— Я полагаю, ты рассчитываешь отправиться в поход вместе со мной, — сказал Годарс. — Я так полагаю.

— Да, отец. Ты же обещал. — Абивард с ужасом посмотрел на Годарса. Неужели отец вознамерился оставить его здесь? Как он сможет смотреть людям в глаза здесь, в крепости, да и в деревне, если отец решит, что ему недостает мужества достойно защищать свою землю?

— Ты нужен мне здесь, сын мой, — мрачно произнес Годарс. — Один Господь ведает, что случится с нашим домом, если хоть кто-то из нас не приглядит за ним.

Услышав это, Абивард почувствовал, что сердце у него опустилось к самым ногам. Если отец не разрешит ему ехать, то он… Он не знал, что сделает в таком случае. Нужно было как-то выразить величайшее отчаяние, но Абивард не мог придумать подходящего жеста. Больше всего ему хотелось разрыдаться, но он знал, что это еще больше унизит его.

Глядя на сына, Годарс усмехнулся:

— Ну-ну, не кручинься. Не бойся, я беру тебя с собой — раз обещал, значит, так тому и быть. Ты должен вкусить войны, пока еще молод.

— Благодарю тебя, отец! — Теперь Абивард готов был скакать, как жеребенок.

Сердце вернулось на место и громко забилось в груди, напоминая о себе. Рука Абигарда невольно рассекла воздух, будто разрубая надвое конного степняка.

— Дай-то Бог, чтобы ты поблагодарил меня, когда мы вернемся домой, сказал Годарс. — Воистину, дай-то Бог. Помимо прочего, я хочу, чтобы ты, мальчик, отправился на войну и увидел, что не все там величие, блеск и доблесть, как о том поют пандуристы. Иногда это нужное дело, согласен, нужное, но нельзя с легким сердцем взирать на смерть и увечья, какой бы они ни были вызваны необходимостью. Я хочу, чтобы ты понял: нет ничего величественного в том, что человек лежит с вывалившимися кишками и пытается перерезать себе глотку, больше не желая жить из-за непереносимой боли.

Этот образ был настолько ярок, что Абивард на миг призадумался. Он знал, что в бою можно погибнуть. Но, думая об этом, он представлял себе стрелу в груди, краткое мгновение боли, а затем вечность рядом с любящим Господом. Мысль о долгом и мучительном конце не приходила ему в голову. Он и сейчас в глубине души не мог заставить себя поверить в возможность такого исхода.

— Ты думаешь, что такого не может случиться, — сказал Годарс, словно читая его мысли. — Потому-то я и хочу взять тебя на войну — чтобы ты увидел, что такое случается. Это многое даст тебе.

— Даст что? — спросил Абивард. Что может дать ему близкое знакомство с войной и ее беспощадностью из того, чего у него еще нет?

— То, что ты не будешь относиться к войне беспечно. Те, кто не познал этого, склонны слишком легко ввязываться в драку, не подумав хорошенько, так ли уж это необходимо. Конечно, тем самым они губят самих себя, но при этом погибает и множество прекрасных вассалов, связанных с ними родством и клятвой верности. Когда придет твой день, сынок, я не хотел бы, чтобы ты стал дихганом такого рода.

— Понимаю, — сдержанно ответил Абивард. Серьезность отца произвела на него впечатление. Он уже вышел из того возраста, когда все сказанное отцом считают не правильным только потому, что это сказал отец. Его брат Фрада и несколько сводных братьев все еще пребывали в этом глупом заблуждении. Пройдя этот период, Абивард пришел к выводу, что обычно отец знает, о чем говорит, пусть даже при этом и повторяется.

Годарс сказал:

— Я не забыл к тому же, что для тебя это первая война. Я просто хочу, чтобы ты пошел на нее, не теряя головы. Помнишь свою первую девушку — сколько лет назад это было? После нее ты изменился. И с войны ты придешь другим человеком, хотя это не так приятно, как первая женщина, если только в тебе нет жажды крови. Я в тебе этого не наблюдаю, нет, не наблюдаю.

Абивард тоже не замечал за собой особой кровожадности, правда, и не особенно об этом задумывался. Он вспомнил, каким окрыленным чувствовал себя, оставив серебряную монету в доме некоей вдовушки там, в деревне. Если и после боя он испытает нечто подобное… Последние слова Годарса свели на нет все то, что он пытался внушить сыну.