Тень Чернобога - Евгения Витальевна Кретова

она и есть неразумная – она же ничего про наш мир не знает, вон Митр докладывает об ее успехах на поприще изучения обычных наук…

– Лушенька, был ли выход у нас? – вздыхала Мирослава. И добавила совсем севшим голосом: – Хотя нет, не о том я. С нас никто оправданий не спросит, с нас за ошибку спросят. Тут ты прав.

Шелест шелка то приближался, то отдалялся: кто-то из них ходил взад и вперед по комнате.

– Ты подумай, свет мой, подумай только, что произошло из-за этого недосмотра и каковы теперь будут последствия, – продолжал отец. – В прошлое попала реликвия, которая может поменять, да что там – уже меняет! – настоящее. – Он подошел совсем близко к двери, Кате было слышно, как отец вздохнул и продолжил: – Вот говоришь ты, что дочь спасали. Хорошо, спасли. Да только незнанием своим она нас скорее погубила.

Катя насторожилась, вслушиваясь. Кажется, говорили о ней?

Мать порывисто вздохнула, но спорить не стала; у Кати снова упало сердце. Отец говорил сурово. Шелест шелка, приглушенный звук шагов – это он ходил по комнате, метался, будто загнанный зверь.

– Это мы не обучили ее осторожности, не вложили в голову знания. – Отец продолжал еще более сурово, будто приговор произносил. – И получается, что дочь нечаянно оставила открытым переход, в который теперь проник неизвестный и похитил мои дневники… И ладно бы это были просто дневники, государевы думки-задумки, стишки-потешки… Случился бы скандал, да и всё. А здесь, Мирослава, ты же сама знаешь, что я вносил в них. Окажись они в неправильных руках – камня на камне не останется ни в нашем мире, ни в иных.

– Ты имеешь в виду звенигор?

Катя задумалась. Может, родители говорили о ее сестре Недоле? Скорее всего, она тоже где-то воспитывалась и в чем-то накуролесила.

На мамин вопрос отец промолчал. «Что за звенигор, интересно?» – отметила про себя Катя, решив, что непременно узнает об этом в библиотеке.

– Сколько у тебя вещиц из Древа жизни осталось?

– Шкатулка – раз, осталась в Красноярске. – Катя нахмурилась: о какой шкатулке речь? Если о шкатулке темного дерева, то она здесь, в Раграде, в комнате. Какая же тогда, интересно, осталась в Красноярске? Мама между тем продолжала: – Сундук – два, у Могини был, изрублен джунгарами. Шкаф – три, вот он стоит. Да еще кулон. Но ты сам знаешь, у кого он… – Мама заговорила тише: – Лушенька, друг мой, ты точно уверен, что дневники похищены?

– Да что ты в самом деле, Мирослава! Какие уж тут шутки.

– Ну хорошо, хорошо, не смотри на меня так… Допустим! Допустим, что так! А с чего мы взяли, что причина – переход, оставленный Катей?

Катя вздрогнула. Сердце сжалось. Кажется, она даже слышала, как оно разбилось на осколки, словно стеклянный елочный шарик, упавший на пол. Выходит, все-таки речь о ней? Это она что-то натворила?! Девочка затаила дыхание, вслушиваясь в разговор.

– Древнее волхвование оставляет приметный след, ты знаешь, – продолжил отец после минутной паузы, показавшейся Кате вечностью, – и его ни с чем не спутаешь… А шкатулка – это вообще особый предмет. Нет, волшба здесь ни при чем. Вор проник через шкатулку, оставленную там, в Красноярске. Это совершенно точно. Он откуда-то знал о ней, знал, что связана она с твоими покоями здесь, в Раграде, и стремился именно сюда.

Катя ничего не понимала – шкатулку она держала у себя в комнате, здесь, во дворце. Ни в каком Красноярске она не оставалась. Она забрала ее с собой еще тогда, когда убегала от Шкоды, Афросия и Антона.

– Надо найти вора и вернуть дневники, – пробормотала Мирослава, – по крайней мере ту их часть, которая представляет наибольшую опасность для нас… Про звенигор.

– Я буду снова думать, как нам это лучше сделать, свет мой, – за дверью послышалось движение, Катя отпрянула от нее и бросилась назад по коридору, между колонн, стремглав – в свою комнату.

Лишь только за ней захлопнулась дверь, она выронила из дрожавших рук так и не понадобившиеся туфельки, которые со стуком упали на ковер. Сердце, кажется, перестало биться, а в голове, мгновение назад мучившейся от безделья и активно плодившей мысли о покинутости и одиночестве, прояснилось до прозрачности.

Все стало на свои места.

Она не чужая. Она неразумная. Причина отчуждения отца и занятости мамы – не этот мир сам по себе, не новые обстоятельства, а ее, Катина, ошибка. Ошибка, совершенная случайно, по незнанию, – ее никто и не обвиняет в этом, ее берегут от чувства вины. Но все же ошибка страшная, с самыми ужасными последствиями – Катя уже рисовала в мыслях глобальный апокалипсис. Ее родители – правители в этом мире, и теперь что-то явно меняется не в лучшую сторону, если они сказали, что вече обнаружило изменение истории. Тонкая серебряная игла в воротнике ослепительно полыхнула и погасла, словно подтверждая верность Катиных мыслей. Но как? Как шкатулка темного дерева могла оказаться одновременно и здесь и там?

Глава 2

Пропажа

Оставшееся утро Катя металась по комнате. Около девяти к ней заглянула горничная Фотина – смешливая девчонка с россыпью больших веснушек на носу и щеках, копной вьющихся мелким бесом волос, которые она старательно приглаживала и заплетала в тугие косы, стараясь выглядеть старше и серьезнее. Хотя больше всего она напоминала солнечный зайчик – собственно, Катя ее так и звала, про себя, конечно.

Увидев, что царевна не спит, Фотина решительно распахнула двери и прошествовала мимо Кати с круглым подносом, на котором опасно покачивались стеклянная бутылочка с молоком и белая фарфоровая кружка. Рядом с ними, прикрытые накрахмаленной салфеткой, лежали ломтики свежего хлеба с хрусткой и румяной корочкой и небольшая, с кулак, головка желтого как янтарь сыра. Придавливая угол салфетки, посреди подноса красовалось большое, словно из сказки о Спящей красавице, румяное яблоко, а возле него – серебряный ножичек с ручкой из костяного фарфора.

– Доброе утро, ваше высочество, – важно произнесла Фотина голосом первой статс-дамы. – Ваш завтрак прибыл. Расписание на сегодня наставник Митр передаст после трапезы. Ваш урок назначен на полдень. После него вам дозволено поработать в библиотеке до вечерней зари…

Катю рассмешило это «дозволено поработать»: смешно и само по себе, а в исполнении нарочито серьезной рыжей и непоседливой девчонки – так вообще умереть со смеху. Катя дождалась, пока горничная поставит поднос на маленький столик и развернется к выходу, и ловко оказалась прямо перед ней.

– Еще раз скажешь «высочество» – дам в