Корабль дураков - Грегори Норминтон

Друзья отчаянно молотили руками, но лишь нахлебались воды и быстро ушли под воду. Никто из них не умел плавать.

Говорят, что тонущий человек трижды выныривает на поверхность, прежде чем утонуть окончательно, и что, когда он выныривает в третий раз, у него перед глазами проносится вся его жизнь. Из чего следует, что старик, проживший долгую жизнь, будет тонуть дольше ребенка, которому почти и нечего вспоминать. У Чезаре, Альфонсо и Бальдассаре – хотя они были уже не дети, – было не так много воспоминаний, чтобы долго удерживать их на плаву. Каждому представилась его возлюбленная: Альфонсо – прекрасная дева из сна, Бальдассаре – Омбретта, и Чезаре – его Фьяметта. Только теперь, оказавшись в бурлящей воде, осознал Альфонсо всю глубину своего самообмана; признание Бальдассаре угрожало разбить самую сказочную и прекрасную из его иллюзий, и поэтому он так озлился на друга. Увидев мельком Чезаре, который боролся с водоворотом, Альфонсо задался вопросом: а не хранит ли Чезаре ту же самую тайну?

Чезаре же, глядя на то, как Альфонсо отчаянно бьется в воде, задался таким же вопросом в отношении Альфонсо.

Это было уже после того, как они второй раз погрузились под воду. И вот они вынырнули в третий раз. Они хватались за воздух, как за брошенную спасателями веревку. И между парящими плоскостями неба, песка и воды, за мгновение до смерти в пучине, они увидели Деву. Губы ее были алыми, волосы – золотыми. Ее целомудренное одеяние старинного покроя было белым, как снег, и белым было ее лицо. В руках Дева держала три куклы, которые бросила в озеро.

Юноши резко ушли под воду. Каждый чувствовал себя горшком на гончарном круге, растянутым в тонкую хрупкую форму. Потом эта тонкая форма раздулась и обрушилась внутрь себя, как будто ее подтолкнула чья-то крепкая рука. Внутри все оборвалось. В последнем отчаянном рывке – скорее случайно, нежели по задумке, – Бальдассаре вцепился левой рукой в правую ногу Альфонсо; правая рука Альфонсо нашла левую руку Чезаре; а Чезаре схватился за левую руку Бальдассаре свободной рукой. Так они и кружились, как в хороводе – то ли помогая друг другу, то ли мешая, – пока яркий слепящий мир с его неумолимой горячей звездой не погрузился во тьму.

Их вынесло на песчаный берег, словно обломки кораблекрушения, прямо в сплетенные корни высокой сосны. Друзья принялись ощупывать себя и друг друга, не в силах поверить, что они живы.

– Альфонсо, Бальдассаре, – прохрипел Чезаре, – вы живы?

Те растерянно заморгали и закивали.

– Наверное, нас выбросило течением, – сказал Бальдассаре.

– Благосклонным течением, которое нас подхватило, – завелся Альфонсо, – и вынесло прямо на берег…

Приподнявшись на локтях, они огляделись по сторонам, чтобы понять, где находятся, и увидели вдалеке, за искрящейся гладью воды, берег Лапо. Солнце уже опускалось за разморенные холмы, обещая желанное отдохновение от зноя. Ласточки летали над озером, словно кто-то разбрасывал семена над водой. Друзья пролежали на берегу целый час, и за этот час никто не сказал ни слова, а потом сквозь вечерние сумерки колокола зазвонили Ангелос, и юноши разошлись по домам, ибо наставники и мастера уже давно их заждались.

Прошло много лет, и события того знойного дня вспоминались Альфонсо как жуткий сон. Ему уже и не верилось, что все это было на самом деле. Богатым торговцам не след предаваться мечтам и фантазиям: голые факты – вот их валюта. Поэтому тот эротический сон, взаимный обман и борьба с водной стихией, когда друзья лишь по счастливой случайности избежали смерти, воспринимались Альфонсо как бред воспаленного мозга, перегретого солнцем. Сидя во внутреннем дворике своей виллы с видом на море – виллы, забитой благами земными, – он вспоминал себя прежнего со снисходительным и добродушным презрением. Поэзию он забросил давно. Теперь для него единственная поэзия – нерифмованные строки в гроссбухах. Она не принесла ему счастья. Подобное ремесло требует многих трудов, и жизнь, проведенная в изысканиях и учении, в конце концов убила бы то вдохновение, к которому он так стремился. Альфонсо-поэт истощился бы и иссяк, исписался бы до внутренней пустоты – подобно тому, как в голодную пору тело начинает питаться внутренними запасами, медленно пожирая себя изнутри. Но он вовремя бросил это занятие, и теперь – при послушной жене и при деньгах – очень успешно ведет дела, к которым не чувствует склонности и призвания, но которые обеспечивают ему очень даже безбедное существование.

Бальдассаре же обратился к Богу. В монастыре близ Вероны он посвящает все время молитвам: уткнувшись носом в Псалтирь, жует пищу духовную. Но в отличие от Альфонсо он не забыл про Лапо. Наоборот. Ибо поездка на остров и стала причиной его ухода от жизни мирской. Дабы искупить свое предательство – а он до сих пор почитает себя виноватым, – Бальдассаре теперь умерщвляет плоть, с каковой он едва не расстался в тот злополучный день. Он не снимает завшивевшую власяницу, читает «Salva nos Stella maris» по несколько раз на дню и целует ноги алебастровой Девы Марии. Иной раз ему снится Белая Дева, прекрасная искусительница; и тогда дух его мечется над бурлящими водами. Но иногда в его снах она предстает воплощением благотворной любви и утешает его неспокойный, трепещущий дух среди прохладных камней, что истекают слезами росы. Бальдассаре, всегда безупречно честный, не делится этими снами ни с кем, даже с братом-исповедником. Он сохраняет их для себя, и принадлежат они только ему – так же, как запахи его тела.

И наконец, Чезаре – без которого прекрасно обходятся двое бывших друзей и наперсников, как и он сам обходится без них, – не ведет корабли к берегам дальних стран. Пусть юноши рьяные и неустроенные в этой жизни ищут новые морские пути к иноземным богатствам и пряностям. Ему же, Чезаре, хватает и твердой земли. После того приключения на озере у него развилось стойкое недоверие к лодкам и кораблям. Он вообще редко выходит из своей цирюльни, где готовит себе на смену троих сыновей. Та шальная проделка юности научила Чезаре ценить, что имеешь, и не рваться за чем-то большим. Кому-то же надо быть и брадобреем – занятие не хуже любого другого. Фьяметта из сна, обещавшая неземное блаженство в кругу семьи, воплотилась в дородную домохозяйку с гнилыми зубами, которая, впрочем, исправно штопает ему чулки, да и готовит вполне недурственно. В общем, избавившись от нездоровой тяги к приключениям и дальним странствиям, Чезаре теперь научился ценить домашний уют и покой, чем и доволен.

Так что все трое друзей, как один, образумились (хотя, повторяюсь, они давно потеряли друг друга из виду).

И теперь они счастливы?

Они живут и здравствуют: так что вопрос неуместен.

Explicit liber adolescent

Казалось бы, пловец закончил рассказ. На самом же деле он только начал. Рассказ был всего лишь прологом к дальнейшим экстраполяциям.

Пловец: Теперь я вам объясню, что все это значит…

Но ему не дали договорить. Шут наклонился вперед и поднял свою чашу в приветственном тосте, обращаясь к пловцу.

– Какая удачная мысль, – объявил он, – развлечь нас и скрасить нам ожидание.