Шальная музыка - Михаил Черненок

— Брат не говорил вам об этой угрозе? — спросил Антон.

— Ни слова.

— Каким «писательством» он занимался?

Люба задумалась:

— По-моему, это переписывание магнитофонных записей. За деньги, ручаюсь, Лева никогда никому ничего не писал. Он даже возмущался теми, кто на этом деле греет руки.

— Конкретного случая не помните?

— Конкретного… Ну, например, после оформления на пенсию Лева устроился оператором студии звукозаписи. Вскоре он уволился. Я тогда жила у него, сдавала экзамены на заочное отделение. И вот, брат пришел домой очень расстроенный. Спрашиваю: «С начальством не поладил?» Он усмехнулся: «При чем начальство… Думал, там люди работают, оказалось, мафиози собственные карманы набивают». — «Ну, и чего ты скис? Напиши об этом куда следует». Лева махнул рукой: «Ага! Попробуй, напиши… Они, как муху, раздавят».

— И все-таки не написал он?..

— Вряд ли. После того разговора Лева о студии ни разу не вспоминал.

— И никаких дел с этой студией не имел?

Люба вновь задумалась:

— Две недели назад брат приезжал ко мне в общежитие с двухкассетником «Шарпом». Есть такой японский магнитофон. Весь вечер переписывал на нем какие-то ритмы. Потом за этим магнитофоном забежал высокий симпатичный парень в коричневом кожаном пиджаке. Мишей его зовут, фамилии не знаю. Лева говорил, Миша — единственный порядочный человек в студии.

— Сколько лет примерно тому Мише?

— Ну, он постарше Левы… Наверное, где-то около тридцати, но выглядит… В общем, как парень. — Люба смутилась и сразу предложила: — Давайте посмотрим другие письма.

Каждый раз, когда Бирюкову приходилось сталкиваться с личной перепиской незнакомых людей, он чувствовал себя неловко, будто подглядывает в замочную скважину. Хотелось в таких случаях побыстрее перелистать написанное, однако служебный долг, напротив, обязывал не только читать внимательно, но и анализировать содержание, выискивая смысловые тонкости, заключающиеся, как говорится, между строк.

Все письма, адресованные Зуеву, были от любителей музыки. Одни благодарили его за отличный ремонт «Сони»; другие просили совета, стоит ли покупать с рук подержанный «Акай»; третьи спрашивали, нельзя ли чего сделать, чтобы приемник «Шарп-777» ловил радиостанции Европы так же надежно, как ловит азиатские страны. В нескольких письмах содержались благодарности за прекрасные магнитофонные записи. Одно из таких писем заинтересовало Бирюкова. Адресовалось оно некому Ярославцеву Анатолию Ефимовичу, проживающему в Новосибирске по улице Иркутской.

«Здравствуй, дорогой дядя, Анатолий Ефимович! Бандероль твою получил. Записи — люкс! Теперь у меня полностью русский репертуар незабвенной Анны Герман с чистейшим звучанием. Сосед твой — Мастер с большой буквы. Уплати ему, сколько запросит, и телеграфируй мне сумму. Деньги пришлю немедленно. А если он согласится сделать мне с таким же чистым звуком пару кассет Софии Ротару (хотя бы последние песни), то не посчитаюсь ни с какими деньгами. Качество того заслуживает!.. Ты предлагаешь вернуть на студию записи, сделанные халтурщиками. Это длинная песня, и овчинка выделки не стоит. Теперь у меня прекрасный двухкассетник. Недавно купил в Токио. Увлекся я этим делом, как мальчишка. Других увлечений нет. По-прежнему ловлю рыбку, большую и малую. Сейчас ремонтируюсь во Владивостоке. Пробуду здесь полмесяца. Затем уйду в Атлантику за сельдью. По возвращении — полугодовой отпуск. В первую очередь залечу к тебе. Соскучился — жуть! Как себя чувствуешь, старый мушкетер? Не укатали Сивку крутые горки?.. Держись, гвардеец! На таких, как ты, опирается матушка-Русь. Здоровья тебе и успехов, мой двужильный богатырь! Крепко обнимаю и троекратно целую. Безмерно любящий тебя — морской скиталец Сережка».

Ниже размашистой подписи было приписано:

«Одновременно с твоей бандеролью получил пакет от Жени Дремезова. Прислал прожект с „научными“ обоснованиями и чертежами изобретенного им метода лечения алкоголиков. Предлагает желающим морякам ехать к нему и гарантирует стопроцентное выздоровление. В Новосибирске, пишет, медицинские бюрократы не дают ходу новому методу. Ох, насмешил меня Женя „своим изобретением“! Видно, основательно у мужика мозги помутились. Грустно. Славный ведь был парень. Страшно подумать, сколько талантливого люду погублено „зеленым змием“! Спохватиться бы нам лет на 20 раньше…»

В левом верхнем углу письма, похоже, старческим почерком была начертана наискосок шутливая резолюция: «тов. Зуеву — для сведения и принятия мер по обеспечению капитана дальнего плавания С. П. Ярославцева добрыми песнями С. Ротару. Старперпенс А. Ярославцев».

Люба, прочитав письмо после Антона, сказала:

— Анатолий Ефимович — персональный пенсионер, бывший сосед Левы по новосибирской квартире. Ему, наверное, уже под восемьдесят. Высокий интересный дед. Женька Дремезов тоже из бывших соседей. Спившийся алкоголик, я уже говорила. Кстати, здесь и от него письмо есть…

Она быстро перебрала конверты и один из них подала Бирюкову. Антон внимательно стал читать:

«Здорово, Лева! Ты чего, корефан, проходишь не заходишь? Я теперь работаю то строителем, то слесарем, то просто так — на подхвате. Все это называется „ремонтные работы“. Тощища страшная. Где-то прочитал, что чем выше интеллектуальный потенциал, тем тяжелее выполнять примитивную работу. Действительно, столько замыслов в голове. Стучатся не совсем ординарные мысли, а приходится замешивать раствор, носить его или работать со стекловатой, что вдвойне противно. Совесть, чувство собственного достоинства не позволяют мне прятаться за спины товарищей по труду. Берусь первый и за самую тяжелую операцию. А мои „коллеги“ по лопате этими комплексами не страдают. Они прекрасно освоили формулу: будь не так в деле, как при деле. Посмотришь: стоит и держит шланг, из которого течет вода в бочку, хотя его можно вполне положить. Находят повод, чтобы отлучиться. И это те, кто способен только на физическую работу! Противно, что приходится кувыркаться за кусок, словно медведю на манеже. Виноват, конечно, сам: „лето красное пропел…“ Что-то я разнюнился перед тобой. Настроение такое. Но в целом все не так уж хреново. Сейчас ушли в смену — работаем по скользящему графику. Днем могу что-то делать для себя по мелочи. Слава богу или черту, я не пью вот уже, как ты знаешь, полтора года. И чем дальше, тем безумнее мне кажется начать. Отвращение к спиртному — и моральное, и физическое. Раньше, когда после лечения не пил, хотел, но держался. Сейчас — иное. Все-таки мой метод — всем методам метод! Одумайся, Лева, сообрази мне музыкальное сопровождение. Прославимся на весь мир! Без шуток… Недавно в аптеке встретил „Грубияночку“. Побормотали. Не вяжись с ней! По-моему, она наркоманит, зараза. Будешь в Новосибирске, обязательно заходи. Я жду от тебя положительного ответа, как соловей лета. Жму лапу! Кирюха Женька».

Бирюков дал прочитать письмо Любе. Когда она прочла, спросил:

— Какие у Дремезова могут быть дела «по мелочи»?