Канарский вариант - Андрей Молчанов

– Только под Ленинградом с гарантией установлены две…

– Под Санкт-Петербургом, полковник.

– Уж как привык, товарищ генерал… Генерал снял очки, устало потер глаза.

– Кем установлены?

– Независимыми квалифицированными специалистами, - ответил Одинцов. - Довольно авторитетными. А что касается организации, официально отвечающей за геологическую разведку подобных полостей, то руководство ее превосходно себя чувствует.

Нынешним своим положением генерал весьма удручался. Перестановки в ФСБ не прекращались уже много лет, он находился на той должности, что среди сотрудников именовалась «местом на вылет», и в новой системе кадров-пешек, не имеющих ни четких перспектив, ни какой-либо стабильности, приходилось лавировать: учитывать интересы покровителей, каждодневно оценивать их позиции с точки зрения возможных падений и взлетов, а также прикидывать целесообразность оказания услуг тем или иным сторонам, смертельно враждующим в своем высшем политическом клоповнике.

Сложная, изматывающая нервы игра…

Вчера он доложил одному из бонз о планируемой против бонзы интриге, затеянной иным кремлевским деятелем, но вот уже сегодня пожалел о скороспелом доносе, ибо ситуация изменилась, и состоись интрига - сыграла бы она генералу на руку. Теперь же приходилось выкручиваться в новых маневрах, дабы не раскрыть себя как источник информации, не подставиться под гнев самого влиятельного клана…

А все ради чего? Ради теплого местечка, твердо обещанного ему взамен за услуги, когда высшая политическая целесообразность выкинет его из этого кабинета…

И разве он один рассуждает подобным образом и живет подобной жизнью, вернее, как-то пытается выжить? Здесь, на Лубянке. Да и только ли на Лубянке?

Эх, а ведь были возможности уйти во внешнюю разведку, где все более-менее тихо, пусть и голодно, не говоря уж о ГРУ - там, за заслоном чиновного ареопага Министерства обороны, принимающего на себя первый удар, куда как проще, чем в центральном аппарате контрразведки, столь нелюбимом вождями и парламентариями за свое нахождение в эпицентре внутренних передряг и столь опасную для многих информированность…

Но что делать, коли так вышло? А вот что!

Сегодняшнему своему Хозяину он непременно обязан сообщить о докладе Одинцова, поскольку именно о нем, Хозяине, не ведающий того полковник и доложил.

А что сказать? Такая-то, мол, ситуация, держим ее под контролем, отрабатываем хлеб насущный и будущий?.. Заботимся о качестве распространяемых о вас слухов?

Он потянулся к телефону, но, подумав, принял руку обратно.

Торопиться не следовало.

Надо точно подобрать слова, интонацию и, главное, отработать саму концепцию доклада. Концепция же обязана нести в себе этакую небрежную мыслишку, что, дескать, путаются тут под ногами разные доброхоты, падкие на скандальные разоблачения, а потому вы там подумайте о подходящем камуфляже для своих злодеяний - как, например, об упреждающем разные слухи интервью по актуальному поводу; далее - об определенной политико-воспитательной работе среди специалистов геологоразведки, газовиков… Или - как их там?

Ну а итог - укрепление нынешнего генеральского кресла. За заслуги пусть и небоевые, но…

Он внезапно подумал, что находится сейчас в роли перевербованного агентишки, пытающегося выслужиться перед новым начальством, способным растереть его в пыль, и стало от такой мысли генералу мерзко и одиноко, и все оправдания, которые мгновенно начали выстраиваться в мозгу, затмевая собой едкий униженный стыд, отмелись им, прекрасно о таких оправданиях ведавшим, бесповоротно и жестко.

Да, он выживал. Очередной раз в новых условиях. И все. Да, он приспособленец во власти. Иная же перспектива - жалкий, всеми забытый старик.

Внезапно вспомнился бывший приятель - ныне покойный генеральный прокурор. Как бы предстал перед взором: в добротном пальто, шляпе, выпрастывающий, как медведь из берлоги, свое громоздкое туловище из казенной «Чайки», горделиво, с невидящим взором следующий к лифту, а затем - в кабинет под шорох спешно скрывающихся за дверьми сотрудников…

А после возник иной образ, также присутствовавший в памяти генерала: сутулый пенсионер, стоящий в очереди за картошкой, продаваемой из кузова грузовика. Кургузая курточка, вязаная лыжная шапочка, драная авоська…

Генерал помнил, как попросил шофера остановить машину и долго, не веря глазам, приглядывался к этому дедку, с болезненным недоумением уясняя: да, он самый, генеральный, сверзившийся из ослепительной вышины некогда грозный небожитель…

Ну нет!

Он снял трубку телефона правительственной связи.

– Виктор Сергеевич, тут у меня деликатный момент… Вы не могли бы уделить минут пять? Завтра? После обеда, ага. Благодарю, Виктор Сергеевич…

Аэрофлотовский «боинг», благополучно миновав просторы северной Атлантики, приземлился в Нью-Йорке, и, проследовав узким извилистым коридором в полуподвальное чрево аэропорта, я вскоре стоял в длиннющей очереди, вившейся в отгороженных бархатными канатами проходах, ведущих к стойкам иммиграционных служителей.

Клац! - скрепки впились в лист паспорта, пришпилив к нему белую карточку с оранжевой чернильной датой разрешенного мне пребывания на американской территории.

Далее, пройдя через толпу встречающих, я очутился у телефона-автомата под сенью прозрачного пластикового колпака и, достав из сумки обернутый фольгой металлический цилиндрик, вытащил из него российскую двадцатирублевую монету с двуглавой курицей, не отмеченной символами имперской власти.

Российские «двадцатки» вполне заменяли собой американские квотеры, и всякий раз вез я их сюда по просьбе Мопса, с чувством глубокого удовлетворения, полагаю, расплачивавшегося туфтой за парковки, проезды по дорогам, а также за телефонные звонки.

– Ну, - услышав голос однокашника, молвил я, - стою на месте, ЖДУ тебя.

– С прилета звонишь?

– Естественно.

– Поднимайся на вылет, на прилете теперь только такси могут кантоваться. Завинчивают гаечки, суки, качают из народа валюту… На платную, мол, стояночку давайте! А там один час - четыре зеленых!

– У нас не легче…

– Да весь мир скурвился, чего базарить! Значит, на прилете узенькая такая дорожка на самом въезде… Я приторможу, а ты и запрыгнешь. Жди! Двадцать минут, и я…

Повесив трубку, я двинулся к лифту.

Мопс прибыл на каком-то обшарпанном драндулете трудно идентифицируемой марки. Скрипнула провисшая в петлях дверь, долго не желавшая захлопываться; затем мы дали кружок вокруг терминала прибытия, нырнули в трубу туннеля и вскоре помчались по пустынной солнечной трассе, ведущей в Бруклин.

Ерзая на замасленном дерматиновом сиденье, я полюбопытствовал, отчего Мопс, парень состоятельный, не обзаведется более приличным средством передвижения.