Беглец - Анджей Ясинский

Огромная комната, совершенно непохожая на тюремную камеру, освещена лучами заходящего солнца. Большие окна распахнуты, решетки на них – почти декорация, дань самому понятию «тюрьма». Только искусник или чародей сможет увидеть невидимые обычным людям линии – те, что создают сложнейшую объемную сеть, которая оплетает всю комнату. Сложная защита. Не позволит пересечь ее не только людям без допуска, но даже мухам. Дополнительные функция сети – контроль за здоровьем узников и поддержка постоянного температурного режима, признанного целителями оптимальным. По центру комнаты – каменные плиты в рост человека, расходящиеся спиралью к внешним стенам. Легкий наклон плит говорит о том, что при желании их можно опустить, превратив в лежанки. Также плиты можно вращать вокруг собственной оси. К некоторым из них прикованы обнаженные люди. Руки, ноги и головы узников зафиксированы в зажимах из специального материала. Зажимы препятствуют движению и являются деталями общего устройства по откачиванию маны. Внутри каждой плиты – невидимая сеть, способная чувствовать, сколько маны можно высосать из прикованного, чтобы он не околел.

Камера рассчитана на полсотни заключенных. Но в данный момент их всего девять. Почти все прикованы ближе к центру, лишь один – в самом конце спирали у стены. Несколько лет назад некоторые из них начали заболевать, истощаться и умирать. Целитель ничего не мог понять: все правила содержания были соблюдены. Однако при появлении пятого трупа кое-что заметил. Злой рок в первую очередь настигал тех, кто был неподалеку от неизвестного беспамятного чародея. Сам же источник всех этих бед не показывал какого-то изменения в своем состоянии. Целитель действовал по наитию. Он предложил переместить этого человека в самый конец цепочки заключенных. Непонятная череда смертей окончилась. Но выяснить их причину так и не удалось. Небольшое расследование, организованное начальником тюрьмы, результатов не принесло, из столицы так никто и не приехал: смерти прекратились – можно было успокоиться.

Стояла тишина, лишь изредка нарушаемая тихими стонами, бормотанием, иногда истерическими выкриками… Впрочем, громкие звуки в этих стенах звучат не так уж часто: обычно посаженный «на цепь» новичок уже через два-три месяца сдается, впадает в оцепенение. После трехмесячного срока заточения в неподвижности заключенные теряют волю к жизни, уходят в себя. Сейчас в камере было тихо. Несколько искусников, что связались с контрабандистами, угодили сюда последними, но и они, похоже, уже примирились со своей долей.

В течение последнего полугода в ауре странного человека иногда пробегали какие-то всполохи, рождаясь в разное время и в разных точках. Там, где они появлялись, – резко, на очень короткое время, усиливался отток маны и личных жизненных сил заключенного. И – непонятно куда, минуя закрепленные на теле устройства. Словно кто-то старательно проводил над узником эксперименты: что-то сделает – и долго анализирует все, что происходит с организмом.

А если бы здесь находился маг из тех, кого на другом континенте принято называть дракономагами, он бы смог заметить нечто еще более интересное. Пленника обволакивала сложная инфомагическая структура, сильно завязанная на информструктуру человека, с помощью которой кто-то издали пытается управлять его состоянием, что опосредованно отражалось на ауре.

Уже неделю неизвестный экспериментатор активно откачивал ману из своего пациента. Система контроля состояния заключенного, ориентирующаяся на остаток маны, несколько уменьшила скорость ее отбора. Наконец неизвестный решился на окончательный эксперимент. Отток маны внезапно сменился ускоренной накачкой; тупорылая и медлительная местная «автоматика» не успела отреагировать и изменить режим отбора, и аура заключенного стала насыщаться энергией. Несмотря на медлительность системы контроля узников, количество энергии, отбираемой ею за единицу времени, все увеличивалось. Но подававший ману невидимый экспериментатор, похоже, решил выжать все ресурсы из своего канала: хотя началось разрушение тонких плетений, приток энергии все еще превышал ее отток. В какой-то момент, когда количество энергии превысило уровень отключения живого защитного амулета, активизировался дракоша. Если бы посторонний наблюдатель в это время смотрел на человека, он бы очень удивился: нарисованная рептилия расправила крылья, подняла голову, по рисунку пробежала еле уловимая волна, и дракончик обрел глубину цвета и некоторую объемность… Впрочем, спустя некоторое время картинка поблекла, потеряла живость, но черный дракон с распростертыми крыльями так и остался неподвижно сидеть на том же месте, где и раньше. Отключение визуальных эффектов ничуть не повлияло на активность, с которой дракошка приступил к своим непосредственным обязанностям – целительству. Прежде всего, молодой искусственный интеллект попытался заполнить резерв своего хозяина. На одну сотую долю секунды поток энергии, поступающий из удаленного источника, увеличился почти в тысячу раз и… оборвался. Структура информационного канала, и так начавшая разрушаться из-за перегрузки, окончательно сдохла, не выдержав напряжения. Вторым действием дракончика было ограничение оттока энергии. Тут, вероятно, сказался предыдущий опыт, а может, были какие-то базовые установки, но полностью закупоривать утечку нарисованный целитель не стал, просто ограничил отток таким образом, чтобы скорость заполнения ауры хозяина соответствовала необходимому минимуму.

По телу человека пробежала судорога, оно выгнулось дугой и тут же обмякло. И лишь сорвавшийся с губ стон обозначил, что все произошло на самом деле, а не привиделось потенциальному наблюдателю.

Ник

Очнуться меня заставил мерзкий бубнеж. Вернее, попытки некоего существа что-то петь, не обладая для этого нужными данными. Слова были непонятны: язык мне почему-то показался незнакомым. «Пение» сопровождалось звуком льющейся воды. Моего лица коснулся увлажненный воздух. Я попытался открыть глаза, чтобы посмотреть на странное существо и дать ему по шее, но почувствовал лишь слабость, в результате которой сознание плавно покинуло меня.

И снова меня заставил прийти в себя тот же мерзкий голос. Только сейчас это было не пение, а довольное кхеканье. Через пару мгновений я услышал полную презрения и злости женскую речь. Слова я не понял, но тон ни с чем не спутаешь. Женский голос был явно слабоват, будто его обладательница сильно устала и говорила лишь по привычке. В конце концов мне удалось-таки поднять веки. Свет показался нестерпимо ярким, из глаз полились слезы. Проморгавшись, я увидел сюрреалистическую картину.

Прямо передо мной находилась плита, но мое внимание привлекло иное. Чуть в стороне к другой такой же плите была прикована тощая и почему-то голая девица, перед которой стоял кряжистый, скособоченный, абсолютно лысый мужик со слюнявой ухмылкой и рожей дебила – натуральный гоблин. Это недоразумение природы лапало женщину за груди, довольно похрюкивая. Пленница же с измученным выражением лица, на котором последовательно проступали злость, отчаяние, гадливость и презрение, осыпала гоблина ругательствами. Мужик в ответ ухал, хмыкал, плотоядно облизывал толстые губы и снова распускал лапы.

Происходящее воспринималось как бред больного воображения. Да и чувствовал я себя не очень хорошо. Голова почему-то не шевелилась, руки с ногами тоже. Мне надоело пялиться на глюки в виде женщины и гоблина, и я поводил глазами по сторонам… Каменные плиты загораживали почти весь обзор, но все-таки было понятно, что в комнате присутствовало еще несколько человек, также прикованных к плитам. Интересно, и я прикован? Но додумать эту мысль я не успел – неожиданно опять отключился.